или прыскучий чай правит миром(с)
У меня есть маленький, тщательно лелеемый кинк об Ишшине, всерьёз дающем Ичиго по морде. Тут его нет. Но он как червь в яблоке – то, что его не видно, не значит, что он уполз.
Название: Бесконечный день
Фандом: Блич
Автор: Murury
Бета: Сатанринь
Пейринг: Хичиго/Ишшин, Хичиго/Ичиго, намёки на Ишшин/Ичиго. Масаки между строк и внезапный Зангецу.
Рейтинг: NC-17
Жанр: дарк, ангст, юст, порно.
Предупреждения: нон-кон, многочисленные намёки на инцест, возможен ООС.
Дисклеймер: не моё, нет.
Саммари: в доме Куросаки бесконечно продолжается один бесконечный, пропавший пылью и тленом день. В пыли заводится плесень и опасные паразиты.
Примечание/напоминание:
1. Зангецу упоминал, что защищает в основном именно внутренний мир Ичиго.
2. Зангецу и Хичиго – одно целое, хотя и не одно и то же.
Посвящение: Raona, заказавшей это. Это была шипастая и невыразимо прекрасная трава, спасибо.
читать дальше
Хлопает дверь, скрипят половицы.
Ичиго бросает рюкзак на пол.
- Я дома, - говорит он.
- Опоздал! – Ишшин едва не делает шпагат в воздухе, пытаясь его ударить.
Ичиго привычно даёт ему по морде, орёт – скорее по привычке, чем всерьёз – и отец отчаливает жаловаться маминому портрету.
- Дурдом, - говорит Карин, лениво ковыряясь ложкой в тарелке.
- Такой спокойный вечер, - вторит ей Юзу. – Садись, Ичи-нии.
Телевизор уже дня два как не работает, потому роль фонового бормотателя исполняет радио. Играет что-то старое, кажется, джазовое – Ичиго мимоходом думает, что Хирако обязательно оценил бы.
Самого его такое старьё не особо трогает.
За окном – привычный шум, проезжают машины, где-то слышится вой сигнализации, а где-то, похоже, Пустого.
Ичиго с досадой отмечает, что сегодня ночью ему опять не удастся поспать.
Ишшин является – именно так, по-другому не скажешь – к столу, вновь полный энергии и желания общаться с семьёй. Ичиго общаться хочет не особо, потому быстро доедает свой ужин под нескончаемые пререкания отца с Карин и сбегает, беззлобно обозвав отца придурком и двинув ещё разок.
Дом – упорядоченный островок спокойствия, крепость, место, где время не идёт. Однажды, когда Ичиго ни с того, ни с сего вспоминает Бьякую, ему приходит в голову, что традиций и неписаных правил в доме Куросаки куда как больше, чем в поместье Кучики.
У них даже есть своё собственное божество.
Ичиго любит свой дом – ему нравится покой, упорядоченность, неизменность. Один и тот же канал в телевизоре, одно и то же приветствие, один и тот же запах: чистоты и немного – выпечки.
Ичиго даже представить себе не может, не хочет представлять, что когда-нибудь сёстры повзрослеют, а отец постареет – это кажется ему жуткой, неизбежной и неумолимой катастрофой, и он едва утешает себя тем, что до неё ещё далеко. Он готов сколько угодно закапывать врагов в землю или спасать мир, лишь бы его дом навсегда остановился в уютном, бесконечно длящемся мгновении.
Однажды Ичиго встречает отца ночью на какой-то крыше. Тот молча оборачивается, кивает и продолжает курить. Это совсем другой Ишшин – обычно Ичиго видится с ним только в больнице. Ичиго усаживается рядом – почти плечом к плечу, но не дотрагиваясь. Личное пространство, личные тараканы каждого – на этом зиждется спокойствие семьи.
- Ты увёл у меня Пустого, - сварливо начинаетИчиго, - и какого я, спрашивается, вообще сегодня вставал?
Ишшин фыркает и затягивается.
- Ничего, - говорит, - так говоришь, будто я у тебя девушку увёл.
Посмотрел на окурок, затушил о парапет и кинул вниз, на лобовое стекло какого-то автомобиля.
- А говорил, только раз в году куришь, - задумчиво сказал Ичиго. – Врал.
Фонари внизу не горели – казалось, что деревья на обочине и машины растут из тёмного, расплывчатого сумрака. Ичиго даже думает про себя – провалятся, не провалятся? Потом мысль отгоняет.
- Когда говорил - не врал, - возражает Ишшин. – А сейчас…
Ичиго помнит это. «Она говорила, что так я выгляжу круто». По-новому смотрит на отца.
- Женишься? – догадка приходит спонтанно.
Стало жутко.
Нет.
- Надо бы, - отвечает Ишшин.
Спокойно отвечает, обыденно - как будто это нормально. Ичиго смотрит на него и чувствует, как внутри всё сворачивается и холодеет. Нет, нет.
Он хочет вскочить, но Ишшин надавливает на его плечо, чуть не спихнув случайно с крыши.
- Надо бы, - говорит, - но, боюсь, мало какая женщина оценит мамин портрет.
Ишшин смотрит Ичиго в глаза, грубовато ерошит ему волосы на затылке и подмигивает. Хлопает по плечу.
Ичиго выдыхает.
- Идиот, - буркает.
У Ичиго снова истерично пищит удостоверение. Ишшин поднимается, отряхивает хакама и велит:
- Иди, спи. Сегодня я их погоняю.
В их доме пахнет чистотой, немного – выпечкой и немного – тленом. Гости обычно думают, что это из-за больницы.
На самом деле этого запаха нет, есть маленький семейный культ, сдвиг, кое-что объединяющее – и разделяющее семью одновременно.
Мама. Всё дело в ней.
У каждого свой обет: Карин не плачет и не беспокоит, Юзу заботится и оберегает, Ишшин изображает домашнего клоуна и совершает ежедневные богослужения.
Ичиго - защищает.
Он - самый фанатичный приверженец этой религии, он чувствует себя немного Иудой и немного Матфеем, и ему страшно до дрожи, что отец когда-нибудь может привести в дом другую женщину.
Тогда рухнет всё.
Масаки везде – на плакате, в движениях и голосе Юзу, во внешности Ичиго и его улыбке раз в год.
Она – бесконечный, повторяющийся день в их доме.
О семнадцати месяцах без сил Ичиго предпочитает не вспоминать. Они были похожи на сплошной серый непрекращающийся кошмар – Ичиго не знает, как до появления Рукии вообще обходился без всего этого.
Старика. Ощущения собственной силы. Охоты.
Ичиго думает о том, каково было отцу в те пару столетий, что он остался без сил – ему-то капитаны не собирали реяцу в меч. И чем больше думает, тем больше проникается к нему… не сочувствием, нет. Чем-то, похожим на отношение к Зангецу.
Ичиго защищает всех, а его защищают только его отец и его Пустой.
Ему видится в этом какая-то… насмешка?
А однажды Ичиго ловит себя на том, что смотрит на Ишшина. Даже не так – заглядывается. Когда рядом нет сестёр, и он превращается в другого человека – спокойного, внимательного и очень старого. Почти незнакомого. Почти…
С тех пор, как к Ичиго вернулись силы, отец начал курить – помногу, будто решил испортить свой гигай ко всем чертям. Ичиго смотрит, наблюдает за тем, как он подносит сигарету ко рту, как тушит о старую железную пепельницу – и чувствует себя неизлечимо, погано больным сталкером.
Он вполне согласен с матерью – с сигаретами отец и вправду выглядит круто.
Ичиго думает, что всё это пройдёт само собой. Ночная беготня, переходный возраст, недосып, шизофрения – он может придумать множество причин, но это помогает мало.
Вообще не помогает.
В доме пахнет тленом.
Полусвет, тиканье часов, горячая, слишком тесная возня на кровати – его, Ичиго, кровати. Они – там, не издают ни звука, только, кажется, сдирают друг с друга одежду, перекатываются поперёк, стукаются локтями о спинку и изножье. Ичиго подходит ближе – в ногах отчего-то появляется дрожь: не подходи, не смотри, нет.
Ичиго смотрит. Смотрит, как к смятому покрывалу его прижимает, давя ладонью на поясницу, собственный отец, смотрит, как он сам, Ичиго, запрокидывает голову и широко, беззвучно открывает рот.
Нет, думает Ичиго.
Нет, не может быть.
И просыпается…
…от удара кулаком в солнечное сплетение.
- Ха! – хохочет Ишшин, - расслабился, салага!
Ичиго медленно садится на постели. Поднимает взгляд.
Отец широко скалится во все зубы – ещё одно чудное семейное утро, почему нет?
Ичиго молча, без замаха, бьёт его в челюсть.
Слишком зло, слишком всерьёз. Слишком.
Ишшин поворачивает голову, толкает его в плечо, наклоняется и…
Вот теперь Ичиго действительно просыпается.
Лицо Зангецу непроницаемо – он и раньше-то был неразговорчив, а теперь и вообще едва ли не выцеживает из себя слова, как воду в пустыне. Ичиго это не мешает – теперь они понимают друг друга почти без слов.
- Плесень, - говорит ему Зангецу.
- Что?..
Тот молча кивает ему под ноги.
Там и вправду плесень: чёрная, склизкая и удивительно живая на вид. Ичиго чувствует запах, острый: сигареты и тлен. Гниль.
От запаха его начинает вести.
- Она пожирает тебя, - говорит ему Зангецу. – Ты должен избавиться от неё.
Ичиго становится ещё хуже – от того, что он явно правильно понял Зангецу. Он давит в себе желание спросить, откуда тот знает.
Ещё бы не знал, когда у них сны одни на троих.
- Я… - говорит Ичиго, - придумаю… что-нибудь.
Зангецу снимает очки и несколько мгновений пристально смотрит ему в глаза.
- Поторопись.
…Иногда бывает немного по-другому – шумная беготня, тревога, белые халаты на отце и сёстрах.
Ичиго всегда предлагает помощь, и всегда бывает так, как сейчас:
- Не путайся под ногами!
Ишшин катит каталку с почти мёртвым человеком в операционную, Юзу и Карин бросают на брата пару сочувственных взглядов и тоже исчезают за матово-белыми дверьми. У них в руках инструменты, бинты, анестетики.
Они всегда помогают отцу в больнице.
Ичиго отец помогать никогда не позволяет – «Не те руки», говорит. В такие моменты Ичиго сам себе кажется одним большим разочарованием – но это быстро проходит.
Ичиго любит драться, любит тяжесть Зангецу в руке – но копаться в чужих внутренностях не хотел никогда. И врядли захочет.
Но всё равно почти каждый раз ждёт под дверьми операционной.
Ишшин выходит, присаживается рядом, облокотившись спиной о стену – так же, как тогда, на крыше. Рядом, но не касаясь.
С недавних пор для Ичиго и этого многовато.
- Чего? – спрашивает он хмуро.
Ишшин молча закуривает. Его запах – причудливая смесь табака, одеколона и больницы, его плечо почти касается плеча Ичиго, и это… успокаивает?
Отец усмехается и резко притискивает его к себе за плечо, трёт затылок кулаком – Ичиго вырывается и что-то возмущённо бормочет, заехав ему локтем в живот.
- Легче? – просто спрашивает Ишшин потом.
Конечно, он не знает ничего о мыслях Ичиго. Просто видит: что-то не так. Но Ичиго кивает - и понимает, что не солгал.
Лампа, кровать родителей, сёстры ночуют у подружек, и снова.
Ишшин низко, глухо стонет под Ичиго, и он судорожно оглаживает его грудь, плечи, спину, прижимается к губам – во рту остаётся привкус сигарет, неприятный, но Ичиго всё равно.
Ещё немного.
Сейчас.
Сей…
- Оу.
Ичиго замирает.
Ни отца, ни темноты. Серое небо слева, форма шинигами, стекло под ногами. Ичиго отчётливо чувствует, как в голове что-то щёлкает и проясняется, и сжимает виски ладонями.
- Опять, - выдыхает он.
- Опять?
Пустой? Он стоит за спиной, в шаге, склонив голову набок. Повторяет:
- Опять, значит, - ухмыляется, - неожиданно.
Ичиго плевать, что он там сейчас будет нести, он уже готов к драке, уже тянется рукой за плечо.
Там пусто.
- Не сегодня, - говорит Пустой.
Резко разворачивает Ичиго лицом к себе, ухватив за плечо. Тот чувствует себя совсем хреново – никуда не девшееся возбуждение, свербящее ощущение безоружности – и отчего-то дикое головокружение.
У Пустого странный взгляд – ищущий, цепкий и неверящий, как будто он спрашивает про себя – какого чёрта? Ичиго оскальзывается на чёрной плесени, инстинктивно хватается за ткань косоде у него на груди. Чужая ухмылка начинает расплываться перед глазами.
- Не так быстро, - шёпотом бросает Пустой, толкает его вниз, на стекло. На чёрный живой ковёр.
Ичиго падает, падает в гниль и пепел, окунается в дурманящий запах и понимает, что нет сил даже пошевелиться. Даже боли почти нет.
В воздухе ничем не пахнет, абсолютно.
Он чувствует чужую ладонь – широкую, шершавую, прохладную – забирающуюся в разрез на хакама, видит чёрно-оранжевые яркие пятна перед глазами.
Ичиго слышит сиплый смех на ухо, его поглощает нездоровое, наркотическое наслаждение – нет ни сил, ни воли сопротивляться, он помнит-то еле-еле, кому и зачем.
Наверное, его не хватает надолго.
Ичиго открывает глаза и видит себя. В зеркале в ванной; видит, как его собственные руки поправляют ворот рубашки от школьной формы.
На изображение накладывается другое: он видит металлическую перегородку и тёмное, ничего не отражающее стекло.
«Очнулся, - отражение Ичиго ему улыбается; Ичиго чувствует, как его губы разъезжаются помимо воли, - не волнуйся, я ненадолго»
Какого чёрта
«Иногда решать твои проблемы не так уж плохо»
Что
- Я просто сделаю это, - говорит Пустой вслух. У него диковатый, пронзительный взгляд. – Ты даже себе помочь не способен.
Ичиго чувствует тяжёлый удар по затылку, как будто рукоятью меча.
Ишшину кажется, что с его сыном что-то происходит. Что-то помимо работёнки шинигами или разборок с зампакто и Пустым.
У них не те отношения, чтобы просто подойти и спросить. Ишшин едва ли не впервые жалеет об избранной когда-то линии поведения.
У Ичиго меняется взгляд. В нём появляется что-то неясное, диковатое. Голодное?
А ещё он начал улыбаться. Много.
- Понимаешь, сын, - говорит Ишшин, - это затем, чтобы не забывать её. Чтобы я мог быть уверен, что узнаю её в толпе.
Масаки на плакате счастливо улыбается.
Ичиго смотрит со странным, незнакомым ревнивым прищуром, и Ишшин чувствует себя так, будто рассказал о своём первом сексе в популярном телешоу. Или о том, как бабушка называла его в детстве.
Он почти слышит голос Каноноджи - «Бу-ха-ха-ха!» - когда Ичиго открывает рот:
- Ты просто слюнявый идиот, - говорит он.
Разворачивается и уходит.
Пустой терпеть не может запах тлена.
Юзу оглядывается на Ичиго с беспокойством.
- А ты точно…
Карин её прерывает:
- Не маленькие они, - тянет за руку в сторону двери, - идём уже.
Ишшин пытливо смотрит Ичиго в лицо – там непонятное умиление, почти нежность.
Ишшин думает о том, до чего внезапно и странно у Ичиго проявляется переходный возраст.
Сын со стуком ставит перед ним кружку. Не Ишшина, свою собственную.
Чай пахнет немного странно – наверняка это тот самый, новый, который купила Юзу на прошлых выходных.
- Давай, пей уже, - велит Ичиго.
Гремит чем-то на разделочном столике, повернувшись спиной. Это необычно. Для Ичиго всегда было проблемой даже бутерброд себе сделать, а сегодня вдруг такое увлечение.
Ишшин пожимает плечами и подносит кружку ко рту.
Позади Пустого слышится стук и звон разбившейся посуды.
Он улыбается во весь рот.
***
Ичиго что-то кричал, колотился о стены, окна, балконы и антенны – отчего-то ему казалось, что, если разбить хоть одно окно, всё кончится. Он закрывал глаза и видел, что делают руки Пустого – его, Ичиго руки. Слышал - в любом случае.
Стёкла были как алмазные.
Куросаки знал, что Пустой его слышит. Хорошо слышит. Но сегодня он, похоже, отключил диалог в списке своих опций.
Тело Ишшина почти красивое: по крайней мере, свёрнутая и болезненно белая кожа на месте старого ожога в пол груди и распоротый когда-то пополам сосок гораздо лучше того убожества, в которое обычно превращаются мужики в возрасте па.
Ичиго отмечает это машинально и тут же одёргивает себя — нет, нельзя, не сейчас. Если бы он задумался об этом как-нибудь в жаркий день, когда Ишшин расстегнул бы рубашку, и... это было бы нормально.
У отца родинка на границе ожога, почти у самого пупка. У Ичиго такая же. А у Пустого?..
Тот хрипло и ядовито смеётся.
- Хочешь, скажу, о чём он думает? Думал? - спрашивает он Ишшина.
- Остановись, - отвечает тот. Негромко, угрожающе.
Двинуться он не может – Ичиго и знать не хочет, чем Пустой его опоил.
Ещё Ичиго никогда в жизни не видел у отца такого взгляда. Этот Ишшин ему незнаком, и он смотрит прямо Ичиго – Ичиго или Пустому? - в глаза.
Это же я, па. Что мне делать? Что. Мне. С ним. Делать
"Я - твои инстинкты" - говорит Пустой и хохочет, не наяву, в его голове. Наяву он деловито распускает ремень на отцовских джинсах.
«Эгегей, Ичиго, не этим ли ремнём ты огребал в детстве, а?»
«Пошшшёл!..»
Ичиго чувствует — руки, пальцы, заталкивающие ему в рот какую-то тряпку. Кожа Ишшина – горячая, мокрая от пота.
«Помолчи, - отмахивается Пустой. - Я занят, не видишь?».
Ичиго чувствует одновременно кляп и дёрнувшийся под языком кадык, он слышит ветер, гуляющий меж небоскрёбов, и слышит тяжёлое, гневное дыхание отца.
Тот молчит.
Ичиго бьёт кулаком в стекло, бездумно, безумно, у него во рту нет кляпа, но ни закрыть рот, ни сказать ничего не выходит. К тёмному стеклу окна тянется нить слюны. Теперь нет разницы, открыты глаза Ичиго или закрыты - он всё равно видит.
Он больше никогда не сможет смотреть отцу в глаза.
- Ичиго, - Ишшин почти рычит, - что ты сделал с Ичиго, ублюдок?
- Тебе-то что, папаша, - Пустой фыркает, - ты даже не смог отличить меня от него. Эй, как думаешь, если я сейчас уйду, он продолжит с тобой? Наверняка.
- Тварь, - Ишшин говорит совсем тихо, но Ичиго вздрагивает. У отца даже голос поменялся - а на лице застыло леденящее, жуткое выражение.
Ичиго никогда не видел Ишшина в ярости.
И не хотел видеть.
Пустому… весело?
- Ему понравится, - шепчет он.
Вроде как на ухо Ишшину, но всё равно неясно, кому.
- Папашшша, - шипит Пустой.
Оглаживает широкие бугристые плечи, горло - всей ладонью, запрокинув голову Ишшина за волосы. Лижет грудь, границу шрама, шею, задерживается на разорванном соске, давит на него ногтем и оставляет засос рядом – неуловимо издевательски и деликатно. Ичиго уже успел понять, что Пустой не любит насилия.
Физического.
Он никуда не торопится.
Ощущения Пустого - экстаз от происходящего, запредельный кайф, и Ичиго теряется, потому что уже с некоторым трудом отделяет собственные мысли от чужих.
Пустой почти мурлыкает, разлёгшись на Ишшине всем телом. Запах отца острый, знакомый, для Ичиго он всегда означал уверенность, силу, защиту.
Ичиго защищал всех; Ичиго защищали только его отец и его Пустой.
Куросаки чувствует, что ему ещё долго не будет смешно.
Пустой вкрадчиво трётся щекой об обожжённое плечо, поглаживает отцовский живот, чуть царапая ногтями. Запускает руку Ишшину в штаны.
Хватит, хватит, хватит, перестань, не смей
- Не встанет, - ядовито бросает Ишшин. – На тебя.
- Да ну? А на него?
Ишшин медлит – всего секунду. Отвечает:
- Тем более.
Пустой хохочет, дребезжаще, совершенно счастливо.
- Встанет, - обещает. – Я позабочусь.
В его словах какой-то подвох, но у Ичиго нет сил об этом думать. Бить, бить, бить, пробивать стены, стёкла, преграды – он сможет, это всегда получалось у него лучше всего.
Я смогу
Пустой раздвигает отцу ноги и сползает к изножью кровати, трогает массивное, твёрдое бедро, оглаживает с силой, дёргает ногу вверх под колено, заставляя согнуть её.
Губы Ичиго двигаются: Пустой тихо напевает себе под нос какую-то детскую песенку. Кляп всё ещё у Ичиго во рту.
Пустой наклоняется, одновременно приспуская с отца джинсы, фыркает и берёт в рот – обыденно, спокойно, как если бы разогревал себе завтрак. Ичиго чувствует стекло подо лбом, чувствует во рту кляп, и чувствует во рту…
Ишшин закрывает глаза и отворачивается. Ичиго думает, что тоже не смог бы смотреть на то, как тебе пытается отсасывать твой же сын. Пустой прикрывает глаза, и теперь его наверняка невозможно отличить от Ичиго.
Ичиго чувствует себя как во сне, в жарком, сладковато-гнилостном кошмаре.
Пустой с удовольствием делает то, что делает. Облизывает член сбоку по всей длине, сосёт головку, заглатывает глубоко, втягивая щёки, отрывается, сглатывает. Наклоняется снова.
Ичиго больше не пытается разбить стекло.
Ичиго тихонько и ритмично бьётся лбом о железную раму - чёлка слиплась от крови и пота.
Я ненавижу тебя, слышишь
«Ты этого не хотел? - Пустой притворно удивляется, хихикает в его голове. – Я просто всегда делаю, что хочу. И ты хочешь»
Я убью тебя, убью, уничтожу, слышишь
На стекло капает капелька крови.
«Я в любом случае трахну отца раньше, братец»
Пустой не уточняет, не говорит «твоего».
Ишшин рвано выдыхает сквозь зубы, вымученно выговаривает:
- Тварррь… - выдыхает, - да чтоб ты сдох, ублюдок.
У него всё-таки стоит.
Все мышцы Ишшина напрягаются, ворочаются под кожей, но он всё ещё не может и двинуться.
- Тихо, папа, - говорит Пустой.
Дребезжаще-серьёзно, так, что Ишшин вскидывается и впивается взглядом ему в глаза – Ичиго вздрагивает, но так и не понимает, что такого па отыскал у Пустого в глазах. Чёрт возьми, он назвал его «папа».
«Смотри, что я делаю» - говорит Пустой.
Он рывком переворачивает Ишшина на живот, стягивает его джинсы до колен – отец сдавленно ругается в покрывало, его тело напрягается, каменеет. Ичиго чувствует под ладонями его дрожь.
Пустой сплёвывает на ладонь, смазывает головку члена и прижимается бёдрами к отцовской заднице. Трётся, а потом – отстраняется и входит, кусая Ишшина за загривок.
Ичиго долго, надорвано орёт на одной ноте, прижимаясь к стеклу всем телом.
Пустой стонет с ним в унисон.
Ишшин молчит, молчит, молчит.
Ичиго чувствует, как трахает собственного отца, слышит стоны Пустого и сиплые вздохи Ишшина, и ему кажется, что насилуют тут его и только его. Куросаки кажется, что ещё чуть-чуть – и что-то в нём необратимо сломается, фатально, насовсем. Если ещё не сломалось.
Не раскрошилось.
Пустой тихо, загнанно шепчет Ишшину на ухо:
- Этого хотел?
Ичиго знает, что вопрос адресован ему.
- Хотел, ещё как хотел, - Пустой стонет и грубо тянет Ишшина за волосы, кусает, лижет шею, - папа. Па. па. – он говорит ласково, интимно, убирает из голоса лязгающие нотки – теперь его голос точно такой же, как у Ичиго.
Стоит ему ещё чуть выше запрокинуть отцу голову, у того просто сломается шея.
Больше всего Ичиго пугает, что Ишшин молчит.
Молчит, чёрт возьми.
«Ему просто нечего сказать, - смеётся Пустой. – А тебе?»
А потом перекатывается набок, тяня отца на себя, и начинает дрочить ему. Ичиго ощущает всё сполна.
А потом проваливается в темноту.
- Зангецу? – голос у Ичиго полусонный, сиплый.
Отчего-то он чувствует себя загнанной лошадью, но почему – не помнит. Как будто целый кусок воспоминаний взяли и вырезали.
Зангецу молча качает головой и как-то… ласково? Ерошит ему волосы на затылке.
Будь у Ичиго чуть побольше сил, он бы поразился – Зангецу! Гладит! Его! По голове! Старик всегда казался слишком далёким, слишком… выше? чтобы ожидать от него чего-то в этом роде.
- Спи, Ичиго, - велит Зангецу ровно. – Спи.
- А… ага.
Ичиго закрывает глаза и проваливается куда-то – в блаженную, абсолютно пустую, бессмысленную и мягкую темноту.
Никаких запахов.
Зангецу снимает очки и трёт переносицу.
Один глаз у него – оранжево-чёрный.
Хлопает дверь, Ичиго останавливается на пороге.
Почему-то свет в доме не горит.
- Я дома, - говорит он, осторожно всматриваясь в темноту.
- Опоздал, - негромко звучит из кухни.
Ичиго оглядывается на окно и бездумно отмечает:
«Вечер».
Название: Бесконечный день
Фандом: Блич
Автор: Murury
Бета: Сатанринь
Пейринг: Хичиго/Ишшин, Хичиго/Ичиго, намёки на Ишшин/Ичиго. Масаки между строк и внезапный Зангецу.
Рейтинг: NC-17
Жанр: дарк, ангст, юст, порно.
Предупреждения: нон-кон, многочисленные намёки на инцест, возможен ООС.
Дисклеймер: не моё, нет.
Саммари: в доме Куросаки бесконечно продолжается один бесконечный, пропавший пылью и тленом день. В пыли заводится плесень и опасные паразиты.
Примечание/напоминание:
1. Зангецу упоминал, что защищает в основном именно внутренний мир Ичиго.
2. Зангецу и Хичиго – одно целое, хотя и не одно и то же.
Посвящение: Raona, заказавшей это. Это была шипастая и невыразимо прекрасная трава, спасибо.
читать дальше
Хлопает дверь, скрипят половицы.
Ичиго бросает рюкзак на пол.
- Я дома, - говорит он.
- Опоздал! – Ишшин едва не делает шпагат в воздухе, пытаясь его ударить.
Ичиго привычно даёт ему по морде, орёт – скорее по привычке, чем всерьёз – и отец отчаливает жаловаться маминому портрету.
- Дурдом, - говорит Карин, лениво ковыряясь ложкой в тарелке.
- Такой спокойный вечер, - вторит ей Юзу. – Садись, Ичи-нии.
Телевизор уже дня два как не работает, потому роль фонового бормотателя исполняет радио. Играет что-то старое, кажется, джазовое – Ичиго мимоходом думает, что Хирако обязательно оценил бы.
Самого его такое старьё не особо трогает.
За окном – привычный шум, проезжают машины, где-то слышится вой сигнализации, а где-то, похоже, Пустого.
Ичиго с досадой отмечает, что сегодня ночью ему опять не удастся поспать.
Ишшин является – именно так, по-другому не скажешь – к столу, вновь полный энергии и желания общаться с семьёй. Ичиго общаться хочет не особо, потому быстро доедает свой ужин под нескончаемые пререкания отца с Карин и сбегает, беззлобно обозвав отца придурком и двинув ещё разок.
Дом – упорядоченный островок спокойствия, крепость, место, где время не идёт. Однажды, когда Ичиго ни с того, ни с сего вспоминает Бьякую, ему приходит в голову, что традиций и неписаных правил в доме Куросаки куда как больше, чем в поместье Кучики.
У них даже есть своё собственное божество.
Ичиго любит свой дом – ему нравится покой, упорядоченность, неизменность. Один и тот же канал в телевизоре, одно и то же приветствие, один и тот же запах: чистоты и немного – выпечки.
Ичиго даже представить себе не может, не хочет представлять, что когда-нибудь сёстры повзрослеют, а отец постареет – это кажется ему жуткой, неизбежной и неумолимой катастрофой, и он едва утешает себя тем, что до неё ещё далеко. Он готов сколько угодно закапывать врагов в землю или спасать мир, лишь бы его дом навсегда остановился в уютном, бесконечно длящемся мгновении.
Однажды Ичиго встречает отца ночью на какой-то крыше. Тот молча оборачивается, кивает и продолжает курить. Это совсем другой Ишшин – обычно Ичиго видится с ним только в больнице. Ичиго усаживается рядом – почти плечом к плечу, но не дотрагиваясь. Личное пространство, личные тараканы каждого – на этом зиждется спокойствие семьи.
- Ты увёл у меня Пустого, - сварливо начинаетИчиго, - и какого я, спрашивается, вообще сегодня вставал?
Ишшин фыркает и затягивается.
- Ничего, - говорит, - так говоришь, будто я у тебя девушку увёл.
Посмотрел на окурок, затушил о парапет и кинул вниз, на лобовое стекло какого-то автомобиля.
- А говорил, только раз в году куришь, - задумчиво сказал Ичиго. – Врал.
Фонари внизу не горели – казалось, что деревья на обочине и машины растут из тёмного, расплывчатого сумрака. Ичиго даже думает про себя – провалятся, не провалятся? Потом мысль отгоняет.
- Когда говорил - не врал, - возражает Ишшин. – А сейчас…
Ичиго помнит это. «Она говорила, что так я выгляжу круто». По-новому смотрит на отца.
- Женишься? – догадка приходит спонтанно.
Стало жутко.
Нет.
- Надо бы, - отвечает Ишшин.
Спокойно отвечает, обыденно - как будто это нормально. Ичиго смотрит на него и чувствует, как внутри всё сворачивается и холодеет. Нет, нет.
Он хочет вскочить, но Ишшин надавливает на его плечо, чуть не спихнув случайно с крыши.
- Надо бы, - говорит, - но, боюсь, мало какая женщина оценит мамин портрет.
Ишшин смотрит Ичиго в глаза, грубовато ерошит ему волосы на затылке и подмигивает. Хлопает по плечу.
Ичиго выдыхает.
- Идиот, - буркает.
У Ичиго снова истерично пищит удостоверение. Ишшин поднимается, отряхивает хакама и велит:
- Иди, спи. Сегодня я их погоняю.
В их доме пахнет чистотой, немного – выпечкой и немного – тленом. Гости обычно думают, что это из-за больницы.
На самом деле этого запаха нет, есть маленький семейный культ, сдвиг, кое-что объединяющее – и разделяющее семью одновременно.
Мама. Всё дело в ней.
У каждого свой обет: Карин не плачет и не беспокоит, Юзу заботится и оберегает, Ишшин изображает домашнего клоуна и совершает ежедневные богослужения.
Ичиго - защищает.
Он - самый фанатичный приверженец этой религии, он чувствует себя немного Иудой и немного Матфеем, и ему страшно до дрожи, что отец когда-нибудь может привести в дом другую женщину.
Тогда рухнет всё.
Масаки везде – на плакате, в движениях и голосе Юзу, во внешности Ичиго и его улыбке раз в год.
Она – бесконечный, повторяющийся день в их доме.
О семнадцати месяцах без сил Ичиго предпочитает не вспоминать. Они были похожи на сплошной серый непрекращающийся кошмар – Ичиго не знает, как до появления Рукии вообще обходился без всего этого.
Старика. Ощущения собственной силы. Охоты.
Ичиго думает о том, каково было отцу в те пару столетий, что он остался без сил – ему-то капитаны не собирали реяцу в меч. И чем больше думает, тем больше проникается к нему… не сочувствием, нет. Чем-то, похожим на отношение к Зангецу.
Ичиго защищает всех, а его защищают только его отец и его Пустой.
Ему видится в этом какая-то… насмешка?
А однажды Ичиго ловит себя на том, что смотрит на Ишшина. Даже не так – заглядывается. Когда рядом нет сестёр, и он превращается в другого человека – спокойного, внимательного и очень старого. Почти незнакомого. Почти…
С тех пор, как к Ичиго вернулись силы, отец начал курить – помногу, будто решил испортить свой гигай ко всем чертям. Ичиго смотрит, наблюдает за тем, как он подносит сигарету ко рту, как тушит о старую железную пепельницу – и чувствует себя неизлечимо, погано больным сталкером.
Он вполне согласен с матерью – с сигаретами отец и вправду выглядит круто.
Ичиго думает, что всё это пройдёт само собой. Ночная беготня, переходный возраст, недосып, шизофрения – он может придумать множество причин, но это помогает мало.
Вообще не помогает.
В доме пахнет тленом.
Полусвет, тиканье часов, горячая, слишком тесная возня на кровати – его, Ичиго, кровати. Они – там, не издают ни звука, только, кажется, сдирают друг с друга одежду, перекатываются поперёк, стукаются локтями о спинку и изножье. Ичиго подходит ближе – в ногах отчего-то появляется дрожь: не подходи, не смотри, нет.
Ичиго смотрит. Смотрит, как к смятому покрывалу его прижимает, давя ладонью на поясницу, собственный отец, смотрит, как он сам, Ичиго, запрокидывает голову и широко, беззвучно открывает рот.
Нет, думает Ичиго.
Нет, не может быть.
И просыпается…
…от удара кулаком в солнечное сплетение.
- Ха! – хохочет Ишшин, - расслабился, салага!
Ичиго медленно садится на постели. Поднимает взгляд.
Отец широко скалится во все зубы – ещё одно чудное семейное утро, почему нет?
Ичиго молча, без замаха, бьёт его в челюсть.
Слишком зло, слишком всерьёз. Слишком.
Ишшин поворачивает голову, толкает его в плечо, наклоняется и…
Вот теперь Ичиго действительно просыпается.
Лицо Зангецу непроницаемо – он и раньше-то был неразговорчив, а теперь и вообще едва ли не выцеживает из себя слова, как воду в пустыне. Ичиго это не мешает – теперь они понимают друг друга почти без слов.
- Плесень, - говорит ему Зангецу.
- Что?..
Тот молча кивает ему под ноги.
Там и вправду плесень: чёрная, склизкая и удивительно живая на вид. Ичиго чувствует запах, острый: сигареты и тлен. Гниль.
От запаха его начинает вести.
- Она пожирает тебя, - говорит ему Зангецу. – Ты должен избавиться от неё.
Ичиго становится ещё хуже – от того, что он явно правильно понял Зангецу. Он давит в себе желание спросить, откуда тот знает.
Ещё бы не знал, когда у них сны одни на троих.
- Я… - говорит Ичиго, - придумаю… что-нибудь.
Зангецу снимает очки и несколько мгновений пристально смотрит ему в глаза.
- Поторопись.
…Иногда бывает немного по-другому – шумная беготня, тревога, белые халаты на отце и сёстрах.
Ичиго всегда предлагает помощь, и всегда бывает так, как сейчас:
- Не путайся под ногами!
Ишшин катит каталку с почти мёртвым человеком в операционную, Юзу и Карин бросают на брата пару сочувственных взглядов и тоже исчезают за матово-белыми дверьми. У них в руках инструменты, бинты, анестетики.
Они всегда помогают отцу в больнице.
Ичиго отец помогать никогда не позволяет – «Не те руки», говорит. В такие моменты Ичиго сам себе кажется одним большим разочарованием – но это быстро проходит.
Ичиго любит драться, любит тяжесть Зангецу в руке – но копаться в чужих внутренностях не хотел никогда. И врядли захочет.
Но всё равно почти каждый раз ждёт под дверьми операционной.
Ишшин выходит, присаживается рядом, облокотившись спиной о стену – так же, как тогда, на крыше. Рядом, но не касаясь.
С недавних пор для Ичиго и этого многовато.
- Чего? – спрашивает он хмуро.
Ишшин молча закуривает. Его запах – причудливая смесь табака, одеколона и больницы, его плечо почти касается плеча Ичиго, и это… успокаивает?
Отец усмехается и резко притискивает его к себе за плечо, трёт затылок кулаком – Ичиго вырывается и что-то возмущённо бормочет, заехав ему локтем в живот.
- Легче? – просто спрашивает Ишшин потом.
Конечно, он не знает ничего о мыслях Ичиго. Просто видит: что-то не так. Но Ичиго кивает - и понимает, что не солгал.
Лампа, кровать родителей, сёстры ночуют у подружек, и снова.
Ишшин низко, глухо стонет под Ичиго, и он судорожно оглаживает его грудь, плечи, спину, прижимается к губам – во рту остаётся привкус сигарет, неприятный, но Ичиго всё равно.
Ещё немного.
Сейчас.
Сей…
- Оу.
Ичиго замирает.
Ни отца, ни темноты. Серое небо слева, форма шинигами, стекло под ногами. Ичиго отчётливо чувствует, как в голове что-то щёлкает и проясняется, и сжимает виски ладонями.
- Опять, - выдыхает он.
- Опять?
Пустой? Он стоит за спиной, в шаге, склонив голову набок. Повторяет:
- Опять, значит, - ухмыляется, - неожиданно.
Ичиго плевать, что он там сейчас будет нести, он уже готов к драке, уже тянется рукой за плечо.
Там пусто.
- Не сегодня, - говорит Пустой.
Резко разворачивает Ичиго лицом к себе, ухватив за плечо. Тот чувствует себя совсем хреново – никуда не девшееся возбуждение, свербящее ощущение безоружности – и отчего-то дикое головокружение.
У Пустого странный взгляд – ищущий, цепкий и неверящий, как будто он спрашивает про себя – какого чёрта? Ичиго оскальзывается на чёрной плесени, инстинктивно хватается за ткань косоде у него на груди. Чужая ухмылка начинает расплываться перед глазами.
- Не так быстро, - шёпотом бросает Пустой, толкает его вниз, на стекло. На чёрный живой ковёр.
Ичиго падает, падает в гниль и пепел, окунается в дурманящий запах и понимает, что нет сил даже пошевелиться. Даже боли почти нет.
В воздухе ничем не пахнет, абсолютно.
Он чувствует чужую ладонь – широкую, шершавую, прохладную – забирающуюся в разрез на хакама, видит чёрно-оранжевые яркие пятна перед глазами.
Ичиго слышит сиплый смех на ухо, его поглощает нездоровое, наркотическое наслаждение – нет ни сил, ни воли сопротивляться, он помнит-то еле-еле, кому и зачем.
Наверное, его не хватает надолго.
Ичиго открывает глаза и видит себя. В зеркале в ванной; видит, как его собственные руки поправляют ворот рубашки от школьной формы.
На изображение накладывается другое: он видит металлическую перегородку и тёмное, ничего не отражающее стекло.
«Очнулся, - отражение Ичиго ему улыбается; Ичиго чувствует, как его губы разъезжаются помимо воли, - не волнуйся, я ненадолго»
Какого чёрта
«Иногда решать твои проблемы не так уж плохо»
Что
- Я просто сделаю это, - говорит Пустой вслух. У него диковатый, пронзительный взгляд. – Ты даже себе помочь не способен.
Ичиго чувствует тяжёлый удар по затылку, как будто рукоятью меча.
Ишшину кажется, что с его сыном что-то происходит. Что-то помимо работёнки шинигами или разборок с зампакто и Пустым.
У них не те отношения, чтобы просто подойти и спросить. Ишшин едва ли не впервые жалеет об избранной когда-то линии поведения.
У Ичиго меняется взгляд. В нём появляется что-то неясное, диковатое. Голодное?
А ещё он начал улыбаться. Много.
- Понимаешь, сын, - говорит Ишшин, - это затем, чтобы не забывать её. Чтобы я мог быть уверен, что узнаю её в толпе.
Масаки на плакате счастливо улыбается.
Ичиго смотрит со странным, незнакомым ревнивым прищуром, и Ишшин чувствует себя так, будто рассказал о своём первом сексе в популярном телешоу. Или о том, как бабушка называла его в детстве.
Он почти слышит голос Каноноджи - «Бу-ха-ха-ха!» - когда Ичиго открывает рот:
- Ты просто слюнявый идиот, - говорит он.
Разворачивается и уходит.
Пустой терпеть не может запах тлена.
Юзу оглядывается на Ичиго с беспокойством.
- А ты точно…
Карин её прерывает:
- Не маленькие они, - тянет за руку в сторону двери, - идём уже.
Ишшин пытливо смотрит Ичиго в лицо – там непонятное умиление, почти нежность.
Ишшин думает о том, до чего внезапно и странно у Ичиго проявляется переходный возраст.
Сын со стуком ставит перед ним кружку. Не Ишшина, свою собственную.
Чай пахнет немного странно – наверняка это тот самый, новый, который купила Юзу на прошлых выходных.
- Давай, пей уже, - велит Ичиго.
Гремит чем-то на разделочном столике, повернувшись спиной. Это необычно. Для Ичиго всегда было проблемой даже бутерброд себе сделать, а сегодня вдруг такое увлечение.
Ишшин пожимает плечами и подносит кружку ко рту.
Позади Пустого слышится стук и звон разбившейся посуды.
Он улыбается во весь рот.
***
Ичиго что-то кричал, колотился о стены, окна, балконы и антенны – отчего-то ему казалось, что, если разбить хоть одно окно, всё кончится. Он закрывал глаза и видел, что делают руки Пустого – его, Ичиго руки. Слышал - в любом случае.
Стёкла были как алмазные.
Куросаки знал, что Пустой его слышит. Хорошо слышит. Но сегодня он, похоже, отключил диалог в списке своих опций.
Тело Ишшина почти красивое: по крайней мере, свёрнутая и болезненно белая кожа на месте старого ожога в пол груди и распоротый когда-то пополам сосок гораздо лучше того убожества, в которое обычно превращаются мужики в возрасте па.
Ичиго отмечает это машинально и тут же одёргивает себя — нет, нельзя, не сейчас. Если бы он задумался об этом как-нибудь в жаркий день, когда Ишшин расстегнул бы рубашку, и... это было бы нормально.
У отца родинка на границе ожога, почти у самого пупка. У Ичиго такая же. А у Пустого?..
Тот хрипло и ядовито смеётся.
- Хочешь, скажу, о чём он думает? Думал? - спрашивает он Ишшина.
- Остановись, - отвечает тот. Негромко, угрожающе.
Двинуться он не может – Ичиго и знать не хочет, чем Пустой его опоил.
Ещё Ичиго никогда в жизни не видел у отца такого взгляда. Этот Ишшин ему незнаком, и он смотрит прямо Ичиго – Ичиго или Пустому? - в глаза.
Это же я, па. Что мне делать? Что. Мне. С ним. Делать
"Я - твои инстинкты" - говорит Пустой и хохочет, не наяву, в его голове. Наяву он деловито распускает ремень на отцовских джинсах.
«Эгегей, Ичиго, не этим ли ремнём ты огребал в детстве, а?»
«Пошшшёл!..»
Ичиго чувствует — руки, пальцы, заталкивающие ему в рот какую-то тряпку. Кожа Ишшина – горячая, мокрая от пота.
«Помолчи, - отмахивается Пустой. - Я занят, не видишь?».
Ичиго чувствует одновременно кляп и дёрнувшийся под языком кадык, он слышит ветер, гуляющий меж небоскрёбов, и слышит тяжёлое, гневное дыхание отца.
Тот молчит.
Ичиго бьёт кулаком в стекло, бездумно, безумно, у него во рту нет кляпа, но ни закрыть рот, ни сказать ничего не выходит. К тёмному стеклу окна тянется нить слюны. Теперь нет разницы, открыты глаза Ичиго или закрыты - он всё равно видит.
Он больше никогда не сможет смотреть отцу в глаза.
- Ичиго, - Ишшин почти рычит, - что ты сделал с Ичиго, ублюдок?
- Тебе-то что, папаша, - Пустой фыркает, - ты даже не смог отличить меня от него. Эй, как думаешь, если я сейчас уйду, он продолжит с тобой? Наверняка.
- Тварь, - Ишшин говорит совсем тихо, но Ичиго вздрагивает. У отца даже голос поменялся - а на лице застыло леденящее, жуткое выражение.
Ичиго никогда не видел Ишшина в ярости.
И не хотел видеть.
Пустому… весело?
- Ему понравится, - шепчет он.
Вроде как на ухо Ишшину, но всё равно неясно, кому.
- Папашшша, - шипит Пустой.
Оглаживает широкие бугристые плечи, горло - всей ладонью, запрокинув голову Ишшина за волосы. Лижет грудь, границу шрама, шею, задерживается на разорванном соске, давит на него ногтем и оставляет засос рядом – неуловимо издевательски и деликатно. Ичиго уже успел понять, что Пустой не любит насилия.
Физического.
Он никуда не торопится.
Ощущения Пустого - экстаз от происходящего, запредельный кайф, и Ичиго теряется, потому что уже с некоторым трудом отделяет собственные мысли от чужих.
Пустой почти мурлыкает, разлёгшись на Ишшине всем телом. Запах отца острый, знакомый, для Ичиго он всегда означал уверенность, силу, защиту.
Ичиго защищал всех; Ичиго защищали только его отец и его Пустой.
Куросаки чувствует, что ему ещё долго не будет смешно.
Пустой вкрадчиво трётся щекой об обожжённое плечо, поглаживает отцовский живот, чуть царапая ногтями. Запускает руку Ишшину в штаны.
Хватит, хватит, хватит, перестань, не смей
- Не встанет, - ядовито бросает Ишшин. – На тебя.
- Да ну? А на него?
Ишшин медлит – всего секунду. Отвечает:
- Тем более.
Пустой хохочет, дребезжаще, совершенно счастливо.
- Встанет, - обещает. – Я позабочусь.
В его словах какой-то подвох, но у Ичиго нет сил об этом думать. Бить, бить, бить, пробивать стены, стёкла, преграды – он сможет, это всегда получалось у него лучше всего.
Я смогу
Пустой раздвигает отцу ноги и сползает к изножью кровати, трогает массивное, твёрдое бедро, оглаживает с силой, дёргает ногу вверх под колено, заставляя согнуть её.
Губы Ичиго двигаются: Пустой тихо напевает себе под нос какую-то детскую песенку. Кляп всё ещё у Ичиго во рту.
Пустой наклоняется, одновременно приспуская с отца джинсы, фыркает и берёт в рот – обыденно, спокойно, как если бы разогревал себе завтрак. Ичиго чувствует стекло подо лбом, чувствует во рту кляп, и чувствует во рту…
Ишшин закрывает глаза и отворачивается. Ичиго думает, что тоже не смог бы смотреть на то, как тебе пытается отсасывать твой же сын. Пустой прикрывает глаза, и теперь его наверняка невозможно отличить от Ичиго.
Ичиго чувствует себя как во сне, в жарком, сладковато-гнилостном кошмаре.
Пустой с удовольствием делает то, что делает. Облизывает член сбоку по всей длине, сосёт головку, заглатывает глубоко, втягивая щёки, отрывается, сглатывает. Наклоняется снова.
Ичиго больше не пытается разбить стекло.
Ичиго тихонько и ритмично бьётся лбом о железную раму - чёлка слиплась от крови и пота.
Я ненавижу тебя, слышишь
«Ты этого не хотел? - Пустой притворно удивляется, хихикает в его голове. – Я просто всегда делаю, что хочу. И ты хочешь»
Я убью тебя, убью, уничтожу, слышишь
На стекло капает капелька крови.
«Я в любом случае трахну отца раньше, братец»
Пустой не уточняет, не говорит «твоего».
Ишшин рвано выдыхает сквозь зубы, вымученно выговаривает:
- Тварррь… - выдыхает, - да чтоб ты сдох, ублюдок.
У него всё-таки стоит.
Все мышцы Ишшина напрягаются, ворочаются под кожей, но он всё ещё не может и двинуться.
- Тихо, папа, - говорит Пустой.
Дребезжаще-серьёзно, так, что Ишшин вскидывается и впивается взглядом ему в глаза – Ичиго вздрагивает, но так и не понимает, что такого па отыскал у Пустого в глазах. Чёрт возьми, он назвал его «папа».
«Смотри, что я делаю» - говорит Пустой.
Он рывком переворачивает Ишшина на живот, стягивает его джинсы до колен – отец сдавленно ругается в покрывало, его тело напрягается, каменеет. Ичиго чувствует под ладонями его дрожь.
Пустой сплёвывает на ладонь, смазывает головку члена и прижимается бёдрами к отцовской заднице. Трётся, а потом – отстраняется и входит, кусая Ишшина за загривок.
Ичиго долго, надорвано орёт на одной ноте, прижимаясь к стеклу всем телом.
Пустой стонет с ним в унисон.
Ишшин молчит, молчит, молчит.
Ичиго чувствует, как трахает собственного отца, слышит стоны Пустого и сиплые вздохи Ишшина, и ему кажется, что насилуют тут его и только его. Куросаки кажется, что ещё чуть-чуть – и что-то в нём необратимо сломается, фатально, насовсем. Если ещё не сломалось.
Не раскрошилось.
Пустой тихо, загнанно шепчет Ишшину на ухо:
- Этого хотел?
Ичиго знает, что вопрос адресован ему.
- Хотел, ещё как хотел, - Пустой стонет и грубо тянет Ишшина за волосы, кусает, лижет шею, - папа. Па. па. – он говорит ласково, интимно, убирает из голоса лязгающие нотки – теперь его голос точно такой же, как у Ичиго.
Стоит ему ещё чуть выше запрокинуть отцу голову, у того просто сломается шея.
Больше всего Ичиго пугает, что Ишшин молчит.
Молчит, чёрт возьми.
«Ему просто нечего сказать, - смеётся Пустой. – А тебе?»
А потом перекатывается набок, тяня отца на себя, и начинает дрочить ему. Ичиго ощущает всё сполна.
А потом проваливается в темноту.
- Зангецу? – голос у Ичиго полусонный, сиплый.
Отчего-то он чувствует себя загнанной лошадью, но почему – не помнит. Как будто целый кусок воспоминаний взяли и вырезали.
Зангецу молча качает головой и как-то… ласково? Ерошит ему волосы на затылке.
Будь у Ичиго чуть побольше сил, он бы поразился – Зангецу! Гладит! Его! По голове! Старик всегда казался слишком далёким, слишком… выше? чтобы ожидать от него чего-то в этом роде.
- Спи, Ичиго, - велит Зангецу ровно. – Спи.
- А… ага.
Ичиго закрывает глаза и проваливается куда-то – в блаженную, абсолютно пустую, бессмысленную и мягкую темноту.
Никаких запахов.
Зангецу снимает очки и трёт переносицу.
Один глаз у него – оранжево-чёрный.
Хлопает дверь, Ичиго останавливается на пороге.
Почему-то свет в доме не горит.
- Я дома, - говорит он, осторожно всматриваясь в темноту.
- Опоздал, - негромко звучит из кухни.
Ичиго оглядывается на окно и бездумно отмечает:
«Вечер».
@темы: Фанфики
-
-
30.10.2011 в 21:17-
-
30.10.2011 в 21:17-
-
30.10.2011 в 21:28Очень здорово. И про вечноприсутсвующую в доме Масаки - такое прямо ощущение с ней, ух.
-
-
30.10.2011 в 22:38подписываюсь...
-
-
31.10.2011 в 23:33Воооот. И добавить к этому нечего, потому что восхитительно. Когда восхитительно всегда сложно осмысленно связывать увиденное.
Но я таки попробую.
-
-
05.11.2011 в 01:11-
-
07.11.2011 в 12:38Chesia,
Raona,
ЯтебялюблюА ещё кто-то жаловался, что отзывы писать не умеет! "искала смайл с дятлом, но не нашла" Чёрт, как я рада, что оно тебе понравилось.Barenzia, Благодарю.)
-
-
08.11.2011 в 02:54аналогично, коллега(с))))а я-то, я-то как рада