Взялась перепроходить третьего Гарепотера
Это было так прекрасно. Тупая графика, тупая физика и тупой перевод с путаницей в родах и падежах, но какая ностальгия. Все эти секреты, монстрики, полёты на гиппогрифе и огромный квадратный Хагрид Тыквы, бобы и синие пироги. Вопящие из углов "Эй, Гарре! Вот тут"
И эта атмосфера, этот Хогвартс, по которому можно бегать, который можно разглядывать, исследовать.
Играла с огромным удовольствием, сама от себя не ожидала. Мысли всё время мелькали - "Ооо, а вот это я помню", "Надо же, а раньше я этого не находила", "Лооол!".
Надо ещё первую и вторую скачать, диски умерли же. От старости

@темы: Привет с того света, Микстура от всех болезней

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

От политики сильно далека, но.

О долбозаконе.
Окей, хорошо хоть не сажать решили, как в советские. Окей, неужели никто ещё не привык к тому, что гос-во хоть как-то пытается оправдать своё существование? Окей, я даже закрою дневник от несовершеннолетних.
Меня больше волнует то, что из-за этих лицемерных сволочей т. н. нетрадиционные пары уже точно не смогут иметь детей. Желанных, действительно нужных.
Да ладно, зато они хотят запретить (запретили?) аборты, лол.
Умницы.

@темы: НЕНАВИСТЬ

---

У меня есть фобия. Дурацкая совершенно, непонятная.
Мне дико, до дрожи страшно, что я буду понята не так или кого-нибудь обижу. Словом, делом, взглядом, тоном. Иногда скажу что-то без задней мысли, и тут же осознаю, что слова могли воспринять более чем превратно, или как неприятный намёк, или ещё что-то. И тогда те пару секунд до ответа или улыбки превращаются в настоящее мучение.
Очень редко этот страх пропадает, если сильно увлекусь разговором и забуду.
Поэтому я постоянно, бесконечно извиняюсь, потому ставлю лицопальмы и зачёркивания.
Что я за человек?

---

Палево

Разговор вчера под вечер.
- Ма, тебе бук нужен? Я возьму.
- Опять слеш?
У меня ступор.
- А?..
- Смотри, чтобы дедушка не узнал. И папа.
- Э?..
- И если вдруг решишь балотироваться в президенты, пеняй на себя - цифровой век, нароют запросто.

Охренеть, короче.

@темы: От осинки не родятся апельсинки, бытовые маньяки, Я боюсь барабашку, Ни о чём

---

Название: Солнце встаёт
Фандом: Блич
Автор: Murury
Бета: Смерть в серой хламиде
Жанр: психодел, ангст, почти романс
Пейринг: Улькиорра/Ичиго, Айзен машет и улыбается через строчку.
Рейтинг: NC-17 планируется.
Состояние: в процессе
Саммари: Айзен всё-таки победил. А неугодного Королю отправили в ссылку в Сибирь заперли в Уэко без возможности возвращения. Не в одиночестве.
Предупреждения: ООС и АУ. Обоснуй минимален. Ересь. У персонажей всё более явно невпорядке с головой.

Некоторые пояснения: Мы все помним, как стал Пустым брат Орихиме, то бишь Сора? Его сожрали. На самом деле, механизм обращения души в минус в каноне не определён и противоречив, но некоторые высказывания Айзена и тот же эпизод с Сорой вполне можно повернуть с пользой для обоснуя, что я и проделала.

Глава 5:

Гремел гром. Раскатистый, глухой, он вполне мог быть и звуком разрывающихся вдалеке снарядов, и битвы на банкаях – или просто признаком приближающейся грозы. А может быть, даже конца света.
Ичиго предпочитал грозу. Её он любил больше, чем драку или войну – и почему бы это? Сейчас он вряд ли сказал бы.
Куросаки пошевелился. Во всём теле была тревожная лёгкость, не похожая ни на что и странно противоречащая… чему? Вокруг точно шёл дождь, наверняка ледяной, но отчего-то ему было на это плевать. Хотелось спать. Ичиго ощущал себя усталым и мокрым насквозь, а ещё - опять что-то забыл.
Стоп. Опять?
И тогда будто повернулся какой-то винтик в голове, скрипнул, зашуршал рассыпающейся ржавчиной – Ичиго вспомнил. Холод, квинси, спортивная площадка, Пустой… не в таком порядке, но это было не важно. Он распахнул глаза и резко сел, прижав руку к груди. Белые плиты, в стороне – дверь, запертая на замок, ограждение. Ладонь будто током кольнуло – дыра ощущалась даже сквозь футболку. Школьная крыша с утра не изменилась.
Ворона любопытно каркнула и скосила на Ичиго взгляд. Он сунул руку в карман и выгреб оттуда горстку крошек. Чёрт его знает, откуда они взялись, но он был уверен, что они должны быть.
Пакетик из-под сока Ичиго поднял и кинул куда-то вниз; ворона спокойно клевала крошки там, где (нет, не вчера, вчера – это сегодня) не так давно была нарисована кровью звёздочка. Прямо как символ коммунизма из далёкого и кошмарного Советского Союза. Ну, по крайней мере, кошмарным он выходил со слов сенсея.
Тучи расступались, маленькое Уэковское солнце потихоньку ползло вверх по небосклону.
Ичиго помотал головой.
Времени было немного. Надо было думать, как вытащить Пустого… как вытащить себя из-под этой чёртовой стрелы. А то ведь второго шанса не дадут.
Решение пришло внезапно и легко – прямо как предыдущая идея с демоном. Но различие всё-таки было: если тогда Куросаки свершал эпическое подражание Варкрафту только для того, чтобы сделать хоть что-то, то теперь знал, зачем, почему и ради чего.
Прямо как тогда, когда ещё был жив. Пусть даже этого времени он почти не помнил.
Ичиго поднялся и прислушался – не ушами, а тем, чёрт-его-знает-каким-по-счёту чувством, которое позволяло уловить чужую реяцу. Почувствовать вкус.
Другой Ичиго был где-то недалеко.

Солнце немилосердно палило – Куросаки уже чувствовал, что кожа начинает обгорать. Наверняка потом слезет.
Пустой нервничал: длинный костяной хвост мотался из стороны в сторону, на маске застыло настороженное выражение. Жёлтые хищные глазки щурились, глядя на него.
- Знаешь, - сказал Ичиго, - мне нужно тебя съесть.
- Класс, - ответил Пустой, и Куросаки вздрогнул – он сам слишком часто так говорил, - значит, как сытый – так знакомимся и всё такое, а как жрать захотел – пришёл? Ненавижу таких.
- Не в том дело!.. – начал было Ичиго, но его перебили.
- Да пошёл ты.
И напал – первым.
Вот только шансов у него не было никаких. А кирпичи, падающие на голову сами собой и вовремя, тут не летали.
- Прости, - пробормотал Ичиго, - иначе нам обоим конец.
Пустой выл – а Куросаки снова ел – и отчего-то ему было дико противно. Не от крови и сырого мяса: такого он достаточно навидался. Как будто с ним кто-то уже делал подобное.
Футболка и брюки пропитались красным, потяжелели, прилипли к коже, будто кровь впитывалась глубоко внутрь, чтобы не смыться. В душу.
Когда Ичиго переживал первую холлоуфикацию под недремлющим оком Урахары, это было больно. Он помнил свои собственные жуткие вопли; до того он и не думал, что человек вообще способен такие издавать. Голос он тогда сорвал дня на три, если не больше.
Пустой вопил так же.
Его голосом.
Ичиго не говорил больше ничего и другого выхода не искал – во-первых, было уже поздно, а во-вторых – он неплохо себя знал, себя и свою удачу. Другого выхода могло и не найтись, а Пустому… себе нельзя было давать и шанса. Малейшего.
- Прости, - снова и снова бормотал Куросаки, сглатывая кровь, - прости.
Кажется, ему всё-таки напекло голову: перед глазами клубилась зеленоватая холодная дымка, его тошнило, ему отчего-то хотелось плакать. Он вообще не помнил, когда ему в последний раз было настолько хреново.
Обочины разбитой дороги заросли ядовито-голубыми, неприятными и незнакомыми цветами. Ичиго валялся совершенно один, голубые искры гасли, кровь – засыхала и стягивала кожу и одежду грязно-коричневой липкой корочкой. Стебельки у цветов были бледно зелёные, слабые и как будто подгнивающие. Запах гнили, по крайней мере, Ичиго чувствовал очень и очень отчётливо.
Прямо как тогда…
И тут Куросаки Ичиго всё-таки вспомнил всё, что имел неосторожность позабыть.

Айзен был невозмутимо-доброжелателен, как и всегда. Ичиго иногда удивлялся, насколько он похож на школьного завуча манерой любезно говорить гадости. Школьного завуча, кстати, Куросаки имел несчастье приобрести в классные руководители. Ичиго его не то чтобы сильно любил или ненавидел – предпочитал не связываться.
С Айзеном не связываться не получалось из-за его настырных попыток что-то там захватить и сделать мир лучше. Его надо было победить, всех спасти и доделать, наконец, тот трижды долбанный доклад по анатомии, а не то биологичка при случае запросто могла и указкой по затылку, и мелом в лоб. И даром, что старушке под восемьдесят. Вон, Рукии тоже под восемьдесят, и ничего, бегает со своей Соде-но-Как-там-её, кроликов ваяет, устав нарушает.
Ичиго встрепенулся – кажется, Соуске подходил потихоньку к концу своей бесконечной, как урок географии, речи, и пора было изготавливаться к бою.
Сейчас Куросаки почти забыл и отчаяние, испытанное при виде одного за другим побеждаемых капитанов, и странную опустошённость, навалившуюся, когда он понял, отчего новая Гецуга зовётся Финальной.
Ичиго помнил и безразличие, и свою мысль «Всё зря», когда изрядно побитый перед этим Айзен тащил его, как Робин Винни Пуха за ногу по сухому, обдирающему кожу асфальту. Помнил удивление знакомостью помещения, куда его притащили, и осознание: Соуске наведался к нему в гости. Самого Куросаки он небрежно, как пакет с продуктами, закинул на стол.
Что удивительно, проделал он это всё молча. Видимо, до Айзена тогда дошла простая истина: шансов мальчишке давать нельзя.
- Вот ты и проиграл, - сказал Соуске негромко. Тряхнул длинными патлами, прищурил жуткие фиолетовые глаза. – Даже двигаться больше не можешь.
Потом он опять замолчал, деловито ухватил Куросаки за волосы на затылке и заставил запрокинуть голову. Примерился рукой (Ичиго констатировал про себя, что нынешним его маникюром можно и стекло резать), осторожно наклонил его голову чуть вбок, и…
Горло Ичиго перерезали аккуратно и очень профессионально. Даже больно почти не было – как ножом палец порезать, только длинно и на шее. Кожу немного защипало, а за ворот потекло горячее и мокрое. Спустя пару секунд начало темнеть в глазах: Ичиго успел почувствовать, как кто-то… а, Айзен, сволочь… приподнимает его за плечи.
И услышать насмешливое и теперь, уж теперь-то вновь невозмутимое «Приятного аппетита».
А потом были не по-фейски острые треугольные зубы и темнота.

Первым чувством был стыд.
Жгучий, горячий стыд – и ярость.
Айзен его сожрал, просто взял и сожрал, как дрянные слабенькие Пустой жрали неосторожные души в переулках. В этом было что-то до такой степени унизительное, неестественное, гадкое, что уж лучше бы чёртов ублюдок над ним надругался и станцевал на трупе. Ичиго не смог бы внятно объяснить, чем пожирание в корне отличается от убийства (да ещё таким экзотическим способом), но его ярости и его стыду на это было плевать.
Ему хотелось зарезаться Зангецу (и плевать, что Зангецу за это потом оторвёт ему голову и ещё что-нибудь, а Пустой с удовольствием поможет), заколоться ржавым циркулем, кинуться с холма Соукиоку – но ещё больше хотелось добраться до Айзена и проделать всё это с ним. А потом отыскать после перерождения и сделать это снова. И ещё. И ещё, ещё, ну ещё хоть разочек, пожалуйста.
Когда-то Айзен втирал ему о ненависти, дальновидно придерживая лезвие Зангецу подальше от лица, и теперь Ичиго ненависть эту сполна познал, обпился ею, как дешёвым палёным алкоголем.
Его тошнило.
А где-то между рёбер завёлся вкрадчивый шевелящийся зверёк с мелкими острыми зубками в десять рядов.
И Ичиго даже догадывался, что это значит. А ещё догадывался, откуда взялись стыд и ярость.
Сожрали!
Что может быть унизительнее для Пустого?..
Ичиго не знал страха регресса, не прожил ни одной из тех бесконечностей, которыми были смерти других васто-лордов, в жизни не ел ничего живее червивого яблока – но инстинкты и реакции у него были теперь те самые, минусовые.
Ичиго помнил Сору. Помнил длинный гибкий хвост, безумие, искорёженную маску и боль, написанную на лице под ней. Отчего-то Куросаки стало любопытно – «А у меня теперь есть хвост?». Желания пойти и одарить отца и сестёр большой любовью пока не возникало, но это не обнадёживало.
Глаза открывать было страшно. Ичиго не хотел знать, во что превратился.
Вдруг его не очень-то вежливо пнули в бок и велели:
- Поднимайся, Куросаки Ичиго.
Так началась его смерть.

Вспомнил он и сестёр, и родителей, и Кона, и Уруру, и всех остальных.
А потом поднялся с асфальта, отряхнул джинсы и задался вопросом: «Где это я? И где все?»
На поясе больше не было неработающего плеера – там висел обломок меча с чёрным лезвием, почему-то банкайного образца.
«Что же я с вами сделал…»
В голове встрепенулся инстинкт: «Всех спасти!», дремавший… как раз всю смерть дремавший. Ичиго оправил футболку, потянулся, нахмурился и пошёл вперёд – в сторону больницы, дома и… церкви.
Цветы с гнилыми стебельками за его спиной ползли вверх по стенам, прорастали из асфальта, шептались и потихоньку рушили ненужные декорации.
Школы и площадки больше не было; да и для чего нужна в квесте пройденная локация?
Зангецу жёг бедро.

На этот раз из-за дверей не раздавалось никаких звуков. Церковь стояла, лёгкая, воздушная и абсолютно неуместная. Ичиго толкнул двери – распахнул настежь, влетел внутрь – и остановился, как вкопанный. Не-Айзена не было.
В узкие витражные окна заглядывали солнечные лучи, гасли, колебались, рассыпались по полу разноцветными подвижными пятнами. Куросаки сделал несколько шагов вперёд, ухватился рукой за спинку скамьи. Никаких звуков не было, будто бы у него разом ни с того ни с сего заложило уши.
Демон сидел в первом ряду, закинув ноги на скамейку и скрестив руки на груди. Кажется, спал. На нём была более-менее целая, не успевшая обтрепаться после колонии одежда.
- Шиффер, - тихо позвал Ичиго.


Кризис вроде преодолён, товарищи
И я подумала, что ввиду не такого уж большого размера лучше по две-три главы на пост делать.

Глава 6:
- Шиффер, - тихо позвал Ичиго.
Пыль не двигалась – застыла, замерла в разноцветных лучах, рассыпанных витражными окнами, как на старой фотографии. Воздух был застоявшимся, спёртым, как будто двери церкви не открывались лет десять.
Ичиго шёл, шёл вперёд среди скамей, расставленных кое-как, среди косых столбов пыли и света, стараясь не заходить в них – они казались ему осязаемыми, твёрдыми, будто о них можно было споткнуться и расшибить лоб. Звук шагов запаздывал на секунду или даже две.
Улькиорра мерно дышал во сне, хмурился. Он казался здесь одуряюще лишним – в белой помятой одежде, с поцарапанным лицом, дышащий - слишком… настоящий? Ичиго никогда этого не замечал – как можно не замечать что-нибудь вроде человека, которого встречаешь каждое утро по дороге в школу – а когда перестаёшь его видеть, тебя одолевает смутное беспокойство. Куросаки остановился шагах в трёх от Шиффера.
Пыль двинулась было на мгновение, закружилась – но тут же снова замерла, будто кто-то быстро щёлкнул пару раз по кнопке “play”.
Шиффер проснулся сразу, без перехода – просто открыл глаза и уставился на Ичиго так, будто только что задал вопрос и теперь ждёт на него ответа.
- Привет, - сказал ему Ичиго.
Шиффер продолжал смотреть, не меняя ни выражения лица, ни позы. Прямо перед ним на полу было чёрное, неестественное на вид круглое пятно – Ичиго обернулся и поднял взгляд вверх – там было неканонически огромное окно-роза. В его центре вместо постных ликов святых было чёрное, матовое стекло – свет проходил через него, и отчего-то пыли в нём не было. Ичиго в который раз подумал, что лучше не задумываться о вывертах окружающего мира.
Лучше вообще не задумываться.
Улькиорра сел на скамье, помотал головой, снова поднял на Ичиго взгляд, щуря глаза: солнце светило ему прямо в них – свет был красным, как в комнате для проявки фотографий.
Взгляд у Шиффера был цепкий, недоверчивый, казалось, что в голове у него вертятся и сухо щёлкают мелкие бритвенно-острые шестерёнки. Ичиго почувствовал, как что-то ледяное, гладкое мазнуло по позвоночнику изнутри, остановилось где-то в горле – и это что-то слишком походило на страх. Иррациональный, инстинктивный. Сейчас Куросаки был не вполне уверен в том, что рад его появлению чёрт знает откуда.
От него веяло голодом.
Ичиго чувствовал это как что-то отдельное, как прикосновение или взгляд –голод ощупывал Куросаки взглядом Шиффера изнутри, почти пробовал на зуб. Улькиорра разлепил губы и медленно, почти по слогам произнёс:
- Подойди.
У него под глазами были здоровенные синяки, да и вообще выглядел он неважно.
Ичиго нахмурился и шагнул вперёд, сел рядом, игнорируя истерящее, захлёбывающееся пеной бешенства чувство опасности. Он чёрт знает сколько шатался с Шиффером по пустыне, они оба были обязаны друг другу жизнью - и это был вполне достаточный повод для доверия. Так думал Ичиго.
Красные, застывшие пылинки взметнулись, закружились – Улькиорра неуловимо-быстро метнулся вперёд, толкнул, прижал Ичиго за горло к скамейке, больно долбанув затылком о лакированное дерево. Рывком задрал футболку под подбородок - Куросаки рванулся, схватил его за руку. Вздрогнул от пробежавшего по коже холодка.
- Рехнулся?!.. – прошипел сдавленно .
- Тихо, - бросил Шиффер. Наклонился, впившись ожившим, разозлённым взглядом в его грудь. Констатировал: – Плюс.

Куросаки замер. Улькиорра глянул быстро ему в глаза – остро, острее, чем шестерёнки под белым осколком маски, как будто Ичиго его смертельно оскорбил – и приложил ладонь к месту, где дыра… была. Рука у него была горячая: Ичиго смутно помнил, что это значит - всё в порядке. Улькиорра обвёл двумя пальцами правильный круг, нажал посередине большим. Молча склонил голову набок.
Было ощущение, будто он… примеряется.
- Отвратительно, – процедил Улькиорра ровно.
До этого момента Ичиго и не подозревал, что тот может говорить подобным тоном. Что он вообще способен – не раздражаться, злиться. Зрачки Шиффера расширились, почти заполнив всю радужку, как будто он был под кайфом.
А потом Улькиорра отпустил реяцу. Она навалилась не бетонной плитой, как у Джаггерджака или Айзена – она показалась Ичиго бесконечной, сыпучей, жгущей глаза массой горячего, голодного песка. Куросаки охнул и дёрнулся – где-то в голове поднялась волна дикого, инстинктивного ужаса – даже сильнее, чем при знакомстве с живой белой долиной.
Поднялась – и разбилась о стену со смутным определением «Шиффер-свой-вашу-же-мать».
- Ты больше не моя фракция, - произнёс Улькиорра.
Где-то там, далеко, за кучей помех, сквозь слой несуществующего раскалённого песка, забившего Куросаки горло.
- И кто… я теперь? – прохрипел Ичиго.
Песок надавил сильнее, заставив сдавленно выдохнуть, почти застонать. Это было действительно больно – давящий, жгущий, колющий со всех сторон песок, песок вместо воздуха, раскалённый сыпучий песок в венах, в голове. Ичиго сжал зубы, попытался вдохнуть – и не смог. Хватанул судорожно воздух ртом, дёрнулся – и…
Отпустило. Пропало.
Ичиго жадно, до темноты в глазах дышал затхлым, пыльным воздухом. Навалилась слабость, как будто его заставили несколько часов бегать вокруг Сейретея с живыми вырывающимися железными штангами наперевес. По виску скатилось что-то мокрое – Ичиго не удивился бы, будь это кровь.
Вскипевшая, вытесненная из вен настырной стеклянной пылью.
Шиффер наклонился и долго, непонятно посмотрел Куросаки в глаза. Моргнул.
- Еда, конечно, – сообщил.
А потом отпустил, наконец, горло Ичиго и уселся рядом, будто ничего и не было. Куросаки с трудом поднялся, облокотился о хлипкую спинку скамьи, одёрнул футболку. Повернулся – и врезал Улькиорре от всей души. Она у Куросаки была широкая, недаром у него столько друзей было. Врезал не за что-то – за всё в комплекте.
- Твою мать, – начал очень тихо и очень зло, – где ты шлялся до сих пор? Что происходит? И зачем…
И поперхнулся своими же словами. На этот раз песок обратился в колючие толстые иглы, вонзившиеся, ввинтившиеся в затылок на мгновение – и исчезнувшие. Шиффер индифферентно посмотрел на него, не поворачивая головы, и велел:
- Хватит. В следующий раз я тебя съем.
Будто бы устало прикрыл глаза, откинулся назад, закинув руки за голову. Ичиго ему не очень поверил, но всё равно огрызнулся, отворачиваясь:
- Смотри не подавись.
Шиффер промолчал.
В церкви было светло, пыльно и холодно – холодало, медленно, но верно. Ичиго протянул руку – она тут же покрылась цветными бликами, как какой-то особой, весёлой трупной плесенью. Куросаки фыркнул с досадой и качнул головой.
- Что? – спросил Шиффер, не открывая глаз.
- Всего ничего. За последние несколько дней я успел попасть на встречу одноклассников, поиграть в злобного сатаниста и сожрать самого себя. Заметь, почти по обоюдному согласию.
Ичиго сам себе удивлялся – он не думал, что сможет говорить обо всём так спокойно.
Улькиорра распахнул глаза. Развернулся, качнулся к Ичиго, как заворожённая ядовитая змея, ухватил его за ворот футболки. Куросаки ухватил его в ответ – сейчас ему было плевать на песок, на яды и на угрозы, он просто отвечал действием на действие.
- Вот как, - негромко произнёс Улькиорра.
У него был такой взгляд, будто Ичиго совершил какое-то неисправимое, гадкое преступление, которому нет и не будет оправданий.
А потом Шиффер свободной рукой резко собрал в кулак волосы на его затылке, и, прежде чем Ичиго осознал, что сейчас ему свернут шею, Улькиорра впился в его губы, жадно, будто намеревался вытянуть из него душу через рот.
Как будто это уже был начальный акт пожирания. Ичиго отшатнулся, но сейчас – именно сейчас, когда Ичиго был человеком – Шиффер был значительно сильнее.
Это всё почти… пугало.
Песок снова заклубился вокруг, не давя, легонько царапая кожу, царапая лёгкие изнутри. По позвоночнику прошлась волна мерзкого, щекотного холодка.
- Да что с тобой?.. – сипло шепнул Ичиго, когда Шиффер от него оторвался.
Чужая реяцу не исчезала – трогала снаружи, трогала изнутри, дразнила судорожно сжимающееся сердце уколами и почти прикосновениями. Щекотала желудочки и аорту, бежала по телу вместе с кровью. Хотелось вырваться и прекратить это; это ощущение, когда каждый вдох скребёт по горлу навязанной… лаской?
Куросаки чувствовал во рту знакомый привкус – кровь и мясо. Это было знакомо и гадко.
Вкусно.
Шиффер недавно ел, понял Куросаки. И от этой мысли вдруг сделалось горячо, горячее, чем от реяцу Улькиорры и полузабытой порнухи, когда-то смотренной на пару с Кейго. Ичиго был человеком; был им пятнадцать с половиной лет своей жизни. А потом полгода был Пустым и не питался ничем, кроме мяса.
Живого, порой говорящего злобного мяса.
Улькиорра молча посмотрел Ичиго в глаза, и взгляд у него был до такой степени ясный, что Куросаки сразу понял - шифер у Шиффера поехал.
Тот наклонился к его шее и вдохнул, провёл носом по кадыку – его рука на затылке у Ичиго больше не сжимала – больно тянула, перебирая, путая пальцами волосы.
«Хочу», – стукнуло в голову, наполнило до краёв – чужое, чистое и кристально-прозрачное, как холод анабиозной камеры.
Мысль.
Ощущение.
Пугающее.
Ичиго подумал – «Какого чёрта?», рвано выдохнул и со всей силы оттолкнул Шиффера от себя.
Уставился на него, тяжело дыша. Замахнулся, не думая, для удара – и не ударил. Улькиорра смотрел ему в глаза, молча и не двигаясь, как загипнотизированный, и в этом было что-то почти…
Чёрное пятно на полу как будто стало ближе.
- Успокойся, – произнёс Улькиорра медленно, почти по буквам. Требовательно.
Его голос разнёсся в тишине неожиданно громко, как удар гонга или что-то вроде.
Реяцу вдруг разом стало больше – Ичиго задохнулся вдохом, скрючился, дико глядя на Шиффера. Песок шевелился под кожей, прямо в нервах, и у Куросаки темнело в глазах, его трясло – тело превратилось в текучий, готовый вскипеть от любого прикосновения кисель.
Он ни разу в жизни не слышал ни о чём подобном.
- Что… это? Зачем? – прохрипел он.
Шиффер наклонился, почти аккуратно уложил его на скамью, взяв за плечи, и ответил так, будто это всё объясняло:
- Это я. Потом.
А затем песка снова стало больше, и Ичиго на несколько секунд рухнул в какое-то дикое, глубокое и жаркое забвение.
Когда он очнулся, оказалось, что Улькиорра стащил его на пол. Пятно чёрного света под лопатками жглось, отдавало электричеством куда-то в затылок, а он – Ичиго – сам судорожно оглаживал чужую грудь и живот, запустив руки под мятую белую ткань. Куросаки чувствовал себя так, будто его накачали жутким химическим афродизиаком с наркотическим эффектом.
Он не хотел думать, во что это может вылиться.
Шиффер рванул вверх футболку у него на груди, с силой провёл ладонями по бокам, сжал.
Ичиго обхватил Шиффера ногами за рёбра и руками за плечи, рванулся, подмял под себя, прижался ртом ко рту Шиффера – будто делая искусственное дыхание. Улькиорра дёрнул его за пряжку ремня и резко нажал под рёбрами - Куросаки охнул. Спину опять вжали в холодный камень.
- Моё, – бросил Улькиорра едва ли не угрожающе. – Лежи.
- С-спина.
- Что?
- Холодно. И стрёмно. И храм.
Улькиорра хмыкнул.
С тем, что перенимает потихоньку чужую магистройодовскую манеру разговора, Ичиго пришлось смириться. И было уже вовсе не так холодно – просто… жутко.
Во всём происходящем было что-то удивительно горячее и безобразное, и Куросаки никак не мог понять, хочет он стошнить или продолжить. Улькиорра, правда, не очень-то спрашивал. Если бы спросил, Ичиго точно… отказался бы?

…Ощущение зубов на коже было знакомым. И это уж точно не было ни игрой, ни попыткой ласки, ни чем-то вроде этого. Ичиго вскинулся, ухватил Шиффера за волосы на затылке, потянул от себя.
- Ты в своём уме? – прохрипел.
В ответ послышался – не рык, нет, странный, пробирающий низкий звук, нарастающий откуда-то изнутри чужой груди. Шиффер вколотил колено Ичиго между ног, снова потянулся к нему – тот вздрогнул, поймав его взгляд – холодный, дикий, без малейшего проблеска разума.
- Шиффер!.. - рявкнул Ичиго.
Тот не слышал – прижал к полу всей тяжестью, ухватил за руки – и ещё был голод. От Шиффера снова несло голодом, как запахом жареного от дешёвой забегаловки или гнилью от лежалого трупа.
Ичиго рванулся, долбанул Шиффера лбом в лоб – тот даже не отреагировал – и по какому-то странному наитию отпустил собственную реяцу. Ту часть, что была связанна с маской – она снова была с ним, глубоко, в его голове и на его лице.
Послышалось сдавленное, будто через подушку, хихиканье, и радостное:
«Вляпался!»
Ичиго этого голоса не слышал уже… сколько? И никогда не думал, что обрадуется ему.
Пустой, его Пустой, вечно скалящаяся ехидная тварь, которая не раз спасала ему жизнь.
Как сейчас.
Шиффер отпустил его и почти вскочил на ноги.
С секунду у него на лице было непередаваемое выражение – смятение пополам с «ачтояздесьделаю?». Он выдохнул и потёр лицо ладонями.
- Ну ты… - начал Ичиго.
Начал и понял, что добавить нечего.
Пыль медленно кружилась вокруг, притворяясь нормальной. Чёрного пятна на полу не было.
Ичиго поднялся на ноги.
- Надо поговорить, - сказал Шиффер. – В другом месте.
Куросаки кивнул.


Сыр был на удивление свежим, а вот хлеб за время его отсутствия дома успел сделаться прибежищем таинственной внеземной цивилизации. Потому пришлось есть сырные бутерброды с сыром.
Это было неожиданно ново: есть нормальную еду. То есть, не говорящую, никогда не говорившую. Не было ни азарта, ни адреналина – даже вкуса, механическое удовлетворение потребностей, только и всего. Ичиго понял, что по-иному воспринимать человеческую пищу не сможет уже никогда.
Улькиорра наблюдал за процессом с брезгливым любопытством, тем, с которым разглядывают змей в террариуме. Потом всё-таки отвернулся, поглядел на стену. Там висел повешенный Юзу календарь с какой-то покемонской живностью – Куросаки подумал про себя, что каждому своё.
- Ты… закончил? – спросил Улькиорра чуть погодя.
Ичиго залпом допил воду из чашки и кивнул.
- Что с тобой было, когда ты оказался в этом месте?
- В смысле, в Каракуре?
- Это не Генсей, - Шиффер поморщился. Ичиго открыл было рот, но тот добавил: - Потом. Сначала ты.
- Я шёл по дороге, и… - Ичиго вспомнил горячий асфальт, людей, запахи, – чёрт, одежда! – он только что заметил, что одет в джинсы и футболку.
- Дальше.
- Тацки… Тацки – это моя подруга, настоящий мужик, в смысле… - Улькиорра приподнял бровь, – короче, сначала я даже не помнил, как её зовут, понимаешь. Я вообще, кстати, мало что помнил. А она была взрослая. Сначала она мне врезала, а потом обняла, - Шиффер медленно опустил подбородок, подперев его костяшками пальцев, не отрывая при этом взгляда от Ичиго, – а потом как будто за миг меня забыла.
- И?
Ичиго рассказывал. Получалось как-то бредово и по-идиотски, но, по крайней мере, теперь он был уверен, что не в порядке что-то не только с ним самим, но и с миром вокруг него.
- Ясно, – сказал Шиффер, когда он закончил. – С вороной - идиотизм.
- Сам знаю, – отмахнулся Ичиго. – Что было с тобой?
Шиффер снова посмотрел в сторону календаря на стене. Прикрыл глаза и сказал…

Всё повторялось.
Он не слышал, не говорил, не дышал, не чувствовал запахов и прикосновений.
Вокруг была абсолютная темнота – отчего-то он знал, что высмотреть в ней уже ничего не удастся. Оставалось только идти вперёд – или притворяться, что идёт, позволять собственному сознанию строить иллюзии.
Он держался на уверенности в себе. В своих силах. Она не подводила его с тех пор, как он переродился в это. Только она.
И память. Она всё время пыталась ускользнуть, он это отчётливо ощущал, и потому прогонял, вертел в сознании все свои воспоминания, анализировал – без перерыва.
Это действительно было важно.
Потом он пришёл куда-то. Теперь кость закрывала и его глаза тоже, но он знал это, понимал отчётливо, как будто вместо всех в одночасье потерянных чувств ему дали новое, более мощное.
Сотни, тысячи, миллионы душ, миллионы песчинок, подземные катакомбы и бесконечные белые равнины, зима и лето, смерть, смерть, смерть.
Была вероятность, что он просто сходит с ума.
А потом он вспомнил.
Его зовут – Улькиорра Шиффер.
Он называется – Уэко Мундо.

Шиффер снова посмотрел в сторону календаря на стене. Прикрыл глаза и сказал:
- Не помню.
Ичиго смерил его внимательным взглядом, но ничего не сказал.
На кухне было тепло, почти уютно – только на полу и скатерти кое-где были тёмные разводы и пятна. «Кровь» – понял Ичиго. Передёрнулся.
Было здорово, что он не обратил на это внимания, пока не поел.
Часы на полке тикали, холодильник – гудел, каким-то волшебным образом находясь во вполне рабочем состоянии.
Ичиго пытался придумать, что делать дальше.

запись создана: 01.06.2011 в 18:18

@темы: Бред воспалённого мозга, Зелёные человечки, Фанфики

---

На улице всё чёрно-белое, как будто кто-то заменил все цвета одной только графикой. Осенью надышаться не успела, жалко.
Но это прекрасное, сонное чёрно-белое чувство
Зима - самое уютное время года.

@темы: Привет с того света, Микстура от всех болезней, Зелёные человечки, Ни о чём

---

Однострочники.

Шинсо/Кьока: Шинсо пытается защитить Гина. Предыстория - на усмотрение автора.
Внезапно.

- ...нь его.

Кьёка почти не слышит. Вокруг шум, изнутри бьёт набат, он чувствует под лезвием чужую плоть, снова, ещё раз. Кьёка смутно помнит, что больше любил наводить иллюзии, запутывать в них, удушать чужую волю, саму душу. Просто пронзать ему никогда не нравилось.
Кровь и грязь, безыдейно, неинтересно.
Айзен не часто интересовался его мнением.
- ...ёка! ...смей!

Кто-то его зовёт. Кто-то настойчивый, знакомый. Кто? Айзен? Чего ты хочешь, Айзен? Его зовут Айзен, Кьёка помнит. Всё ещё.
Кьёке кажется, что время ползёт медленно, как кисель, и на коже ещё одного мёртвого человека пока появился только порез.
Ещё немного.
Айзен, почему бы Айзену не убрать Хогиоку? Кьёка мог бы сказать, что оно пожирает его изнутри, что уже почти убило его, что когда убьёт его - возьмётся за рассудок хозяина, но Айзену вряд ли будет интересно.
Слишком долго ждал.
Слишком привык идти прямо к цели, широкими шагами.
Кьёка от души желает ему успеха.
Зампакто - конечная стадия развития души, и они умирают всегда насовсем. Кьёка не жалеет, что выбрал Айзена.

- Очнись.
Момент просветления - холодный и чистый.
Кьёка поднимает взгляд - ядовитая пика, длинный змеиный хвост, покрытый белой чешуёй, впалый живот, торчащие рёбра, лицо. Огромный рот с острыми, загнутыми внутрь зубами, дикие, больные глаза, торчащие во все стороны всклокоченные волосы.
Шинсо, старый знакомый.
Трясёт его за плечи, глядя в глаза. Всё тело Кьёки покрывает липкая чёрная дрянь, Хогиоку. Оно так ест - облепляет, как медуза, и растворяет в себе. Смотри-ка, а Шинсо не боится испачкаться.
Там, в городе, в реальности, время замерло.
- Не рань его, - говорит Шинсо.
Кьёка чувствует, как кончик его лезвия замер в груди - у Гина.
- Вот как, - произносит он негромко. - Они всё-таки?..
- Да, - Шинсо требовательно смотрит ему в глаза, - да, Кьёка. Пожалуйста.
Рот кривится, пальцы - длинные, цепкие, - больно сжимают плечи.
- Больно, - задумчиво говорит Кьёка. Добавляет, подумав: - Это хорошо. Не думал, что почувствую боль ещё раз.
В голове снова начинает бить набат, всё громче, Кьёка чувствует, как Хогиоку начинает шарить где-то внутри, выискивать, выгрызать. Это не больно. Это навевает... сон.
- Кьёка!.. - Шинсо кричит.
Кьёка с трудом поднимает голову.
- Ладно. Только потому, что ты...
Он не договаривает.
У него осталось немного сил на последнюю иллюзию, их незачем тратить на разговоры.
Бьёт набат.
Burton Alice in Wonderland. Валет/Ирацибета. Постканон, Валет и Королева в ссылке. "Ты хотел меня убить!"

Ей всегда было тяжело. В детстве были мерзкий нрав и добренькая сестрёнка, в юности - прыщи, тупые охотники за престолом и мания величия, потом - маленькие сиськи и здоровая башка.
Ирацибета никогда не строила иллюзий насчёт себя. Но, в конце концов, именно мерзкий нрав и мания величия дали ей королевство и подданных. Огромную голову и головную боль.
И... Валета, да. Ч-чёртова предателя.
Ирацибета курит, креплёный пахучий табак, курит и нервно барабанит пальцами по своему колену.
- Ты пытался меня убить, - говорит она и кривит лицо, усмехается, будто никак не может в это поверить. - Надо же, именно ты.
Стейн не пытается оправдываться или вымаливать прощение, он никогда не был сторонником бесполезных действий.
Он пожимает плечами.
Ну да, малышка, ты правда думала, что эта куколка для тебя? Это сестре, извини.
Эта куколка - Алисы, вся, с потрохами.
Валет смотрит куда-то вдаль, почти неподвижным взором.
Ирацибета вздыхает.
- Курить будешь? - протягивает свою трубку.
Стейн кивает.
- Давай.
Дым поднимается к красному, как её бывшее королевство, небу.
Становится всё холоднее.

American McGee`s Alice. Красная Королева/Шляпник. «Моя королева одета в прекраснейшие шелка... Но не лучше ли одеть её в металл?»

- Моя Королева…
В голосе Шляпника – безмерное восхищение. Преклонение.
Лиззи слышит, как под его ботинками хлюпают склизкие внутренности Страны Чудес. Она – сердце кошмара, центр, по её щупальцам, как по венам, течёт кровь этого мира. Прекрасное безумие, закрытость, почти семейный междусобойчик с кровью, вырванными глазами и отрубленными конечностями.
Красная Королева хотела бы, чтобы всегда было так. Уютно. Спокойно. Почему бы и нет? Алиса любила это место, любила куда больше, чем ту Страну Чудес, которую так отчаянно пыталась вернуть в свой прошлый приход.
Кукольник.
Чёртово отродье.
- Боюсь, Алиса не придёт.
Лиззи постукивает пальцами по подлокотнику.
- Не пора ли одеться в металл?
Королева молчит. Шляпник ждёт, ему-то спешить некуда.
Вечное время чаепития.
- Строй башни, - говорит она наконец. – Будем ждать.

Burton Alice In Wonderland. Валет/Мирана. Вырывать из горла чужие секреты (неважно, кто "жертва"). А+, R! (можно совсем высоко)

Мирана вся состоит из одной белизны, наивного взгляда и странной, блаженной улыбки, как будто покуривает вечерами с проклятым Абсолемом. Может, и правда покуривает.
Мирана гладит его по щеке.
- Пальчик мертвеца? - спрашивает она.
Валет сплёвывает в сторону и ругается.
- Тогда я не знаю, что ещё может быть тебе нужно.
Валет возится с ней долго. Накручивает белые пряди на кулак, сжимает костлявые запястья, а она продолжает улыбаться и нести какую-то чушь, как заведённая кукла. на её коже не остаётся ни одного синяка.
Он сжимает её горло рукой, до хруста, изо всех сил - Мирана качает головой и ерошит волосы у него на затылке.
Валет не чувствует тока крови под ладонями, не слышит стука сердца.
Белая Королева с неожиданной силой толкает его в грудь и усаживается сверху - обнажённая, безупречная и совершенно точно мёртвая.
Валет молча вырывается, изо всех сил. Мирана жмётся к нему и тянет силы, саму душу - и улыбается, улыбается, улыбается наивной, почти идиотической улыбкой.
А потом с размаху всаживает руку ему в грудь и ласкает сердце ноготками - Валет хрипит, кашляет - от её ласк хочется оказаться на другом краю Земли.
Мирана целомудренно чмокает его в уголок губ.

А потом Стейн выныривает, просыпается, продирает глаза...
- Пальчик мертвеца? - интересуется Мирана.

@темы: Фанфики

---

.

Надо придумать панораму города. Нарисовать.
Когда задали - я радостно схватилась за А3, за ручку и... зависла.
Проблема только в том, что я никогда в жизни не рисовала зданий. Даже домиков в детстве.
Вдохновения - через край, идей - выше крыши, а как соединить их в одно и сразу чернилами, ума не приложу
Инсайта мне?

@музыка: Jaison Tai - Dollhouses

@темы: Привет с того света

---

Бесконечный день

У меня есть маленький, тщательно лелеемый кинк об Ишшине, всерьёз дающем Ичиго по морде. Тут его нет. Но он как червь в яблоке – то, что его не видно, не значит, что он уполз.

Название: Бесконечный день
Фандом: Блич
Автор: Murury
Бета: Сатанринь
Пейринг: Хичиго/Ишшин, Хичиго/Ичиго, намёки на Ишшин/Ичиго. Масаки между строк и внезапный Зангецу.
Рейтинг: NC-17
Жанр: дарк, ангст, юст, порно.
Предупреждения: нон-кон, многочисленные намёки на инцест, возможен ООС.
Дисклеймер: не моё, нет.
Саммари: в доме Куросаки бесконечно продолжается один бесконечный, пропавший пылью и тленом день. В пыли заводится плесень и опасные паразиты.
Примечание/напоминание:
1. Зангецу упоминал, что защищает в основном именно внутренний мир Ичиго.
2. Зангецу и Хичиго – одно целое, хотя и не одно и то же.
Посвящение: Raona, заказавшей это. Это была шипастая и невыразимо прекрасная трава, спасибо.



Хлопает дверь, скрипят половицы.
Ичиго бросает рюкзак на пол.
- Я дома, - говорит он.
- Опоздал! – Ишшин едва не делает шпагат в воздухе, пытаясь его ударить.
Ичиго привычно даёт ему по морде, орёт – скорее по привычке, чем всерьёз – и отец отчаливает жаловаться маминому портрету.
- Дурдом, - говорит Карин, лениво ковыряясь ложкой в тарелке.
- Такой спокойный вечер, - вторит ей Юзу. – Садись, Ичи-нии.
Телевизор уже дня два как не работает, потому роль фонового бормотателя исполняет радио. Играет что-то старое, кажется, джазовое – Ичиго мимоходом думает, что Хирако обязательно оценил бы.
Самого его такое старьё не особо трогает.
За окном – привычный шум, проезжают машины, где-то слышится вой сигнализации, а где-то, похоже, Пустого.
Ичиго с досадой отмечает, что сегодня ночью ему опять не удастся поспать.
Ишшин является – именно так, по-другому не скажешь – к столу, вновь полный энергии и желания общаться с семьёй. Ичиго общаться хочет не особо, потому быстро доедает свой ужин под нескончаемые пререкания отца с Карин и сбегает, беззлобно обозвав отца придурком и двинув ещё разок.

Дом – упорядоченный островок спокойствия, крепость, место, где время не идёт. Однажды, когда Ичиго ни с того, ни с сего вспоминает Бьякую, ему приходит в голову, что традиций и неписаных правил в доме Куросаки куда как больше, чем в поместье Кучики.
У них даже есть своё собственное божество.
Ичиго любит свой дом – ему нравится покой, упорядоченность, неизменность. Один и тот же канал в телевизоре, одно и то же приветствие, один и тот же запах: чистоты и немного – выпечки.
Ичиго даже представить себе не может, не хочет представлять, что когда-нибудь сёстры повзрослеют, а отец постареет – это кажется ему жуткой, неизбежной и неумолимой катастрофой, и он едва утешает себя тем, что до неё ещё далеко. Он готов сколько угодно закапывать врагов в землю или спасать мир, лишь бы его дом навсегда остановился в уютном, бесконечно длящемся мгновении.

Однажды Ичиго встречает отца ночью на какой-то крыше. Тот молча оборачивается, кивает и продолжает курить. Это совсем другой Ишшин – обычно Ичиго видится с ним только в больнице. Ичиго усаживается рядом – почти плечом к плечу, но не дотрагиваясь. Личное пространство, личные тараканы каждого – на этом зиждется спокойствие семьи.
- Ты увёл у меня Пустого, - сварливо начинаетИчиго, - и какого я, спрашивается, вообще сегодня вставал?
Ишшин фыркает и затягивается.
- Ничего, - говорит, - так говоришь, будто я у тебя девушку увёл.
Посмотрел на окурок, затушил о парапет и кинул вниз, на лобовое стекло какого-то автомобиля.
- А говорил, только раз в году куришь, - задумчиво сказал Ичиго. – Врал.
Фонари внизу не горели – казалось, что деревья на обочине и машины растут из тёмного, расплывчатого сумрака. Ичиго даже думает про себя – провалятся, не провалятся? Потом мысль отгоняет.
- Когда говорил - не врал, - возражает Ишшин. – А сейчас…
Ичиго помнит это. «Она говорила, что так я выгляжу круто». По-новому смотрит на отца.
- Женишься? – догадка приходит спонтанно.
Стало жутко.
Нет.
- Надо бы, - отвечает Ишшин.
Спокойно отвечает, обыденно - как будто это нормально. Ичиго смотрит на него и чувствует, как внутри всё сворачивается и холодеет. Нет, нет.
Он хочет вскочить, но Ишшин надавливает на его плечо, чуть не спихнув случайно с крыши.
- Надо бы, - говорит, - но, боюсь, мало какая женщина оценит мамин портрет.
Ишшин смотрит Ичиго в глаза, грубовато ерошит ему волосы на затылке и подмигивает. Хлопает по плечу.
Ичиго выдыхает.
- Идиот, - буркает.
У Ичиго снова истерично пищит удостоверение. Ишшин поднимается, отряхивает хакама и велит:
- Иди, спи. Сегодня я их погоняю.

В их доме пахнет чистотой, немного – выпечкой и немного – тленом. Гости обычно думают, что это из-за больницы.
На самом деле этого запаха нет, есть маленький семейный культ, сдвиг, кое-что объединяющее – и разделяющее семью одновременно.
Мама. Всё дело в ней.
У каждого свой обет: Карин не плачет и не беспокоит, Юзу заботится и оберегает, Ишшин изображает домашнего клоуна и совершает ежедневные богослужения.
Ичиго - защищает.
Он - самый фанатичный приверженец этой религии, он чувствует себя немного Иудой и немного Матфеем, и ему страшно до дрожи, что отец когда-нибудь может привести в дом другую женщину.
Тогда рухнет всё.
Масаки везде – на плакате, в движениях и голосе Юзу, во внешности Ичиго и его улыбке раз в год.
Она – бесконечный, повторяющийся день в их доме.

О семнадцати месяцах без сил Ичиго предпочитает не вспоминать. Они были похожи на сплошной серый непрекращающийся кошмар – Ичиго не знает, как до появления Рукии вообще обходился без всего этого.
Старика. Ощущения собственной силы. Охоты.
Ичиго думает о том, каково было отцу в те пару столетий, что он остался без сил – ему-то капитаны не собирали реяцу в меч. И чем больше думает, тем больше проникается к нему… не сочувствием, нет. Чем-то, похожим на отношение к Зангецу.
Ичиго защищает всех, а его защищают только его отец и его Пустой.
Ему видится в этом какая-то… насмешка?

А однажды Ичиго ловит себя на том, что смотрит на Ишшина. Даже не так – заглядывается. Когда рядом нет сестёр, и он превращается в другого человека – спокойного, внимательного и очень старого. Почти незнакомого. Почти…
С тех пор, как к Ичиго вернулись силы, отец начал курить – помногу, будто решил испортить свой гигай ко всем чертям. Ичиго смотрит, наблюдает за тем, как он подносит сигарету ко рту, как тушит о старую железную пепельницу – и чувствует себя неизлечимо, погано больным сталкером.
Он вполне согласен с матерью – с сигаретами отец и вправду выглядит круто.
Ичиго думает, что всё это пройдёт само собой. Ночная беготня, переходный возраст, недосып, шизофрения – он может придумать множество причин, но это помогает мало.
Вообще не помогает.
В доме пахнет тленом.

Полусвет, тиканье часов, горячая, слишком тесная возня на кровати – его, Ичиго, кровати. Они – там, не издают ни звука, только, кажется, сдирают друг с друга одежду, перекатываются поперёк, стукаются локтями о спинку и изножье. Ичиго подходит ближе – в ногах отчего-то появляется дрожь: не подходи, не смотри, нет.
Ичиго смотрит. Смотрит, как к смятому покрывалу его прижимает, давя ладонью на поясницу, собственный отец, смотрит, как он сам, Ичиго, запрокидывает голову и широко, беззвучно открывает рот.
Нет, думает Ичиго.
Нет, не может быть.
И просыпается…

…от удара кулаком в солнечное сплетение.
- Ха! – хохочет Ишшин, - расслабился, салага!
Ичиго медленно садится на постели. Поднимает взгляд.
Отец широко скалится во все зубы – ещё одно чудное семейное утро, почему нет?
Ичиго молча, без замаха, бьёт его в челюсть.
Слишком зло, слишком всерьёз. Слишком.
Ишшин поворачивает голову, толкает его в плечо, наклоняется и…

Вот теперь Ичиго действительно просыпается.

Лицо Зангецу непроницаемо – он и раньше-то был неразговорчив, а теперь и вообще едва ли не выцеживает из себя слова, как воду в пустыне. Ичиго это не мешает – теперь они понимают друг друга почти без слов.
- Плесень, - говорит ему Зангецу.
- Что?..
Тот молча кивает ему под ноги.
Там и вправду плесень: чёрная, склизкая и удивительно живая на вид. Ичиго чувствует запах, острый: сигареты и тлен. Гниль.
От запаха его начинает вести.
- Она пожирает тебя, - говорит ему Зангецу. – Ты должен избавиться от неё.
Ичиго становится ещё хуже – от того, что он явно правильно понял Зангецу. Он давит в себе желание спросить, откуда тот знает.
Ещё бы не знал, когда у них сны одни на троих.
- Я… - говорит Ичиго, - придумаю… что-нибудь.
Зангецу снимает очки и несколько мгновений пристально смотрит ему в глаза.
- Поторопись.


…Иногда бывает немного по-другому – шумная беготня, тревога, белые халаты на отце и сёстрах.
Ичиго всегда предлагает помощь, и всегда бывает так, как сейчас:
- Не путайся под ногами!
Ишшин катит каталку с почти мёртвым человеком в операционную, Юзу и Карин бросают на брата пару сочувственных взглядов и тоже исчезают за матово-белыми дверьми. У них в руках инструменты, бинты, анестетики.
Они всегда помогают отцу в больнице.
Ичиго отец помогать никогда не позволяет – «Не те руки», говорит. В такие моменты Ичиго сам себе кажется одним большим разочарованием – но это быстро проходит.
Ичиго любит драться, любит тяжесть Зангецу в руке – но копаться в чужих внутренностях не хотел никогда. И врядли захочет.
Но всё равно почти каждый раз ждёт под дверьми операционной.

Ишшин выходит, присаживается рядом, облокотившись спиной о стену – так же, как тогда, на крыше. Рядом, но не касаясь.
С недавних пор для Ичиго и этого многовато.
- Чего? – спрашивает он хмуро.
Ишшин молча закуривает. Его запах – причудливая смесь табака, одеколона и больницы, его плечо почти касается плеча Ичиго, и это… успокаивает?
Отец усмехается и резко притискивает его к себе за плечо, трёт затылок кулаком – Ичиго вырывается и что-то возмущённо бормочет, заехав ему локтем в живот.
- Легче? – просто спрашивает Ишшин потом.
Конечно, он не знает ничего о мыслях Ичиго. Просто видит: что-то не так. Но Ичиго кивает - и понимает, что не солгал.

Лампа, кровать родителей, сёстры ночуют у подружек, и снова.
Ишшин низко, глухо стонет под Ичиго, и он судорожно оглаживает его грудь, плечи, спину, прижимается к губам – во рту остаётся привкус сигарет, неприятный, но Ичиго всё равно.
Ещё немного.
Сейчас.
Сей…
- Оу.
Ичиго замирает.
Ни отца, ни темноты. Серое небо слева, форма шинигами, стекло под ногами. Ичиго отчётливо чувствует, как в голове что-то щёлкает и проясняется, и сжимает виски ладонями.
- Опять, - выдыхает он.
- Опять?
Пустой? Он стоит за спиной, в шаге, склонив голову набок. Повторяет:
- Опять, значит, - ухмыляется, - неожиданно.
Ичиго плевать, что он там сейчас будет нести, он уже готов к драке, уже тянется рукой за плечо.
Там пусто.
- Не сегодня, - говорит Пустой.
Резко разворачивает Ичиго лицом к себе, ухватив за плечо. Тот чувствует себя совсем хреново – никуда не девшееся возбуждение, свербящее ощущение безоружности – и отчего-то дикое головокружение.
У Пустого странный взгляд – ищущий, цепкий и неверящий, как будто он спрашивает про себя – какого чёрта? Ичиго оскальзывается на чёрной плесени, инстинктивно хватается за ткань косоде у него на груди. Чужая ухмылка начинает расплываться перед глазами.
- Не так быстро, - шёпотом бросает Пустой, толкает его вниз, на стекло. На чёрный живой ковёр.
Ичиго падает, падает в гниль и пепел, окунается в дурманящий запах и понимает, что нет сил даже пошевелиться. Даже боли почти нет.
В воздухе ничем не пахнет, абсолютно.
Он чувствует чужую ладонь – широкую, шершавую, прохладную – забирающуюся в разрез на хакама, видит чёрно-оранжевые яркие пятна перед глазами.
Ичиго слышит сиплый смех на ухо, его поглощает нездоровое, наркотическое наслаждение – нет ни сил, ни воли сопротивляться, он помнит-то еле-еле, кому и зачем.
Наверное, его не хватает надолго.

Ичиго открывает глаза и видит себя. В зеркале в ванной; видит, как его собственные руки поправляют ворот рубашки от школьной формы.
На изображение накладывается другое: он видит металлическую перегородку и тёмное, ничего не отражающее стекло.
«Очнулся, - отражение Ичиго ему улыбается; Ичиго чувствует, как его губы разъезжаются помимо воли, - не волнуйся, я ненадолго»
Какого чёрта
«Иногда решать твои проблемы не так уж плохо»
Что
- Я просто сделаю это, - говорит Пустой вслух. У него диковатый, пронзительный взгляд. – Ты даже себе помочь не способен.
Ичиго чувствует тяжёлый удар по затылку, как будто рукоятью меча.

Ишшину кажется, что с его сыном что-то происходит. Что-то помимо работёнки шинигами или разборок с зампакто и Пустым.
У них не те отношения, чтобы просто подойти и спросить. Ишшин едва ли не впервые жалеет об избранной когда-то линии поведения.
У Ичиго меняется взгляд. В нём появляется что-то неясное, диковатое. Голодное?
А ещё он начал улыбаться. Много.

- Понимаешь, сын, - говорит Ишшин, - это затем, чтобы не забывать её. Чтобы я мог быть уверен, что узнаю её в толпе.
Масаки на плакате счастливо улыбается.
Ичиго смотрит со странным, незнакомым ревнивым прищуром, и Ишшин чувствует себя так, будто рассказал о своём первом сексе в популярном телешоу. Или о том, как бабушка называла его в детстве.
Он почти слышит голос Каноноджи - «Бу-ха-ха-ха!» - когда Ичиго открывает рот:
- Ты просто слюнявый идиот, - говорит он.
Разворачивается и уходит.
Пустой терпеть не может запах тлена.

Юзу оглядывается на Ичиго с беспокойством.
- А ты точно…
Карин её прерывает:
- Не маленькие они, - тянет за руку в сторону двери, - идём уже.
Ишшин пытливо смотрит Ичиго в лицо – там непонятное умиление, почти нежность.
Ишшин думает о том, до чего внезапно и странно у Ичиго проявляется переходный возраст.

Сын со стуком ставит перед ним кружку. Не Ишшина, свою собственную.
Чай пахнет немного странно – наверняка это тот самый, новый, который купила Юзу на прошлых выходных.

- Давай, пей уже, - велит Ичиго.
Гремит чем-то на разделочном столике, повернувшись спиной. Это необычно. Для Ичиго всегда было проблемой даже бутерброд себе сделать, а сегодня вдруг такое увлечение.
Ишшин пожимает плечами и подносит кружку ко рту.

Позади Пустого слышится стук и звон разбившейся посуды.
Он улыбается во весь рот.

***
Ичиго что-то кричал, колотился о стены, окна, балконы и антенны – отчего-то ему казалось, что, если разбить хоть одно окно, всё кончится. Он закрывал глаза и видел, что делают руки Пустого – его, Ичиго руки. Слышал - в любом случае.
Стёкла были как алмазные.
Куросаки знал, что Пустой его слышит. Хорошо слышит. Но сегодня он, похоже, отключил диалог в списке своих опций.

Тело Ишшина почти красивое: по крайней мере, свёрнутая и болезненно белая кожа на месте старого ожога в пол груди и распоротый когда-то пополам сосок гораздо лучше того убожества, в которое обычно превращаются мужики в возрасте па.
Ичиго отмечает это машинально и тут же одёргивает себя — нет, нельзя, не сейчас. Если бы он задумался об этом как-нибудь в жаркий день, когда Ишшин расстегнул бы рубашку, и... это было бы нормально.
У отца родинка на границе ожога, почти у самого пупка. У Ичиго такая же. А у Пустого?..
Тот хрипло и ядовито смеётся.
- Хочешь, скажу, о чём он думает? Думал? - спрашивает он Ишшина.
- Остановись, - отвечает тот. Негромко, угрожающе.
Двинуться он не может – Ичиго и знать не хочет, чем Пустой его опоил.
Ещё Ичиго никогда в жизни не видел у отца такого взгляда. Этот Ишшин ему незнаком, и он смотрит прямо Ичиго – Ичиго или Пустому? - в глаза.
Это же я, па. Что мне делать? Что. Мне. С ним. Делать
"Я - твои инстинкты" - говорит Пустой и хохочет, не наяву, в его голове. Наяву он деловито распускает ремень на отцовских джинсах.
«Эгегей, Ичиго, не этим ли ремнём ты огребал в детстве, а?»
«Пошшшёл!..»
Ичиго чувствует — руки, пальцы, заталкивающие ему в рот какую-то тряпку. Кожа Ишшина – горячая, мокрая от пота.
«Помолчи, - отмахивается Пустой. - Я занят, не видишь?».
Ичиго чувствует одновременно кляп и дёрнувшийся под языком кадык, он слышит ветер, гуляющий меж небоскрёбов, и слышит тяжёлое, гневное дыхание отца.
Тот молчит.
Ичиго бьёт кулаком в стекло, бездумно, безумно, у него во рту нет кляпа, но ни закрыть рот, ни сказать ничего не выходит. К тёмному стеклу окна тянется нить слюны. Теперь нет разницы, открыты глаза Ичиго или закрыты - он всё равно видит.
Он больше никогда не сможет смотреть отцу в глаза.
- Ичиго, - Ишшин почти рычит, - что ты сделал с Ичиго, ублюдок?
- Тебе-то что, папаша, - Пустой фыркает, - ты даже не смог отличить меня от него. Эй, как думаешь, если я сейчас уйду, он продолжит с тобой? Наверняка.
- Тварь, - Ишшин говорит совсем тихо, но Ичиго вздрагивает. У отца даже голос поменялся - а на лице застыло леденящее, жуткое выражение.
Ичиго никогда не видел Ишшина в ярости.
И не хотел видеть.
Пустому… весело?
- Ему понравится, - шепчет он.
Вроде как на ухо Ишшину, но всё равно неясно, кому.
- Папашшша, - шипит Пустой.
Оглаживает широкие бугристые плечи, горло - всей ладонью, запрокинув голову Ишшина за волосы. Лижет грудь, границу шрама, шею, задерживается на разорванном соске, давит на него ногтем и оставляет засос рядом – неуловимо издевательски и деликатно. Ичиго уже успел понять, что Пустой не любит насилия.
Физического.
Он никуда не торопится.
Ощущения Пустого - экстаз от происходящего, запредельный кайф, и Ичиго теряется, потому что уже с некоторым трудом отделяет собственные мысли от чужих.
Пустой почти мурлыкает, разлёгшись на Ишшине всем телом. Запах отца острый, знакомый, для Ичиго он всегда означал уверенность, силу, защиту.
Ичиго защищал всех; Ичиго защищали только его отец и его Пустой.
Куросаки чувствует, что ему ещё долго не будет смешно.
Пустой вкрадчиво трётся щекой об обожжённое плечо, поглаживает отцовский живот, чуть царапая ногтями. Запускает руку Ишшину в штаны.
Хватит, хватит, хватит, перестань, не смей
- Не встанет, - ядовито бросает Ишшин. – На тебя.
- Да ну? А на него?
Ишшин медлит – всего секунду. Отвечает:
- Тем более.
Пустой хохочет, дребезжаще, совершенно счастливо.
- Встанет, - обещает. – Я позабочусь.
В его словах какой-то подвох, но у Ичиго нет сил об этом думать. Бить, бить, бить, пробивать стены, стёкла, преграды – он сможет, это всегда получалось у него лучше всего.
Я смогу
Пустой раздвигает отцу ноги и сползает к изножью кровати, трогает массивное, твёрдое бедро, оглаживает с силой, дёргает ногу вверх под колено, заставляя согнуть её.
Губы Ичиго двигаются: Пустой тихо напевает себе под нос какую-то детскую песенку. Кляп всё ещё у Ичиго во рту.
Пустой наклоняется, одновременно приспуская с отца джинсы, фыркает и берёт в рот – обыденно, спокойно, как если бы разогревал себе завтрак. Ичиго чувствует стекло подо лбом, чувствует во рту кляп, и чувствует во рту…
Ишшин закрывает глаза и отворачивается. Ичиго думает, что тоже не смог бы смотреть на то, как тебе пытается отсасывать твой же сын. Пустой прикрывает глаза, и теперь его наверняка невозможно отличить от Ичиго.
Ичиго чувствует себя как во сне, в жарком, сладковато-гнилостном кошмаре.
Пустой с удовольствием делает то, что делает. Облизывает член сбоку по всей длине, сосёт головку, заглатывает глубоко, втягивая щёки, отрывается, сглатывает. Наклоняется снова.
Ичиго больше не пытается разбить стекло.
Ичиго тихонько и ритмично бьётся лбом о железную раму - чёлка слиплась от крови и пота.
Я ненавижу тебя, слышишь
«Ты этого не хотел? - Пустой притворно удивляется, хихикает в его голове. – Я просто всегда делаю, что хочу. И ты хочешь»
Я убью тебя, убью, уничтожу, слышишь
На стекло капает капелька крови.
«Я в любом случае трахну отца раньше, братец»
Пустой не уточняет, не говорит «твоего».
Ишшин рвано выдыхает сквозь зубы, вымученно выговаривает:
- Тварррь… - выдыхает, - да чтоб ты сдох, ублюдок.
У него всё-таки стоит.
Все мышцы Ишшина напрягаются, ворочаются под кожей, но он всё ещё не может и двинуться.
- Тихо, папа, - говорит Пустой.
Дребезжаще-серьёзно, так, что Ишшин вскидывается и впивается взглядом ему в глаза – Ичиго вздрагивает, но так и не понимает, что такого па отыскал у Пустого в глазах. Чёрт возьми, он назвал его «папа».
«Смотри, что я делаю» - говорит Пустой.
Он рывком переворачивает Ишшина на живот, стягивает его джинсы до колен – отец сдавленно ругается в покрывало, его тело напрягается, каменеет. Ичиго чувствует под ладонями его дрожь.
Пустой сплёвывает на ладонь, смазывает головку члена и прижимается бёдрами к отцовской заднице. Трётся, а потом – отстраняется и входит, кусая Ишшина за загривок.
Ичиго долго, надорвано орёт на одной ноте, прижимаясь к стеклу всем телом.
Пустой стонет с ним в унисон.
Ишшин молчит, молчит, молчит.
Ичиго чувствует, как трахает собственного отца, слышит стоны Пустого и сиплые вздохи Ишшина, и ему кажется, что насилуют тут его и только его. Куросаки кажется, что ещё чуть-чуть – и что-то в нём необратимо сломается, фатально, насовсем. Если ещё не сломалось.
Не раскрошилось.
Пустой тихо, загнанно шепчет Ишшину на ухо:
- Этого хотел?
Ичиго знает, что вопрос адресован ему.
- Хотел, ещё как хотел, - Пустой стонет и грубо тянет Ишшина за волосы, кусает, лижет шею, - папа. Па. па. – он говорит ласково, интимно, убирает из голоса лязгающие нотки – теперь его голос точно такой же, как у Ичиго.
Стоит ему ещё чуть выше запрокинуть отцу голову, у того просто сломается шея.
Больше всего Ичиго пугает, что Ишшин молчит.
Молчит, чёрт возьми.
«Ему просто нечего сказать, - смеётся Пустой. – А тебе?»
А потом перекатывается набок, тяня отца на себя, и начинает дрочить ему. Ичиго ощущает всё сполна.
А потом проваливается в темноту.

- Зангецу? – голос у Ичиго полусонный, сиплый.
Отчего-то он чувствует себя загнанной лошадью, но почему – не помнит. Как будто целый кусок воспоминаний взяли и вырезали.
Зангецу молча качает головой и как-то… ласково? Ерошит ему волосы на затылке.
Будь у Ичиго чуть побольше сил, он бы поразился – Зангецу! Гладит! Его! По голове! Старик всегда казался слишком далёким, слишком… выше? чтобы ожидать от него чего-то в этом роде.
- Спи, Ичиго, - велит Зангецу ровно. – Спи.
- А… ага.
Ичиго закрывает глаза и проваливается куда-то – в блаженную, абсолютно пустую, бессмысленную и мягкую темноту.
Никаких запахов.
Зангецу снимает очки и трёт переносицу.
Один глаз у него – оранжево-чёрный.

Хлопает дверь, Ичиго останавливается на пороге.
Почему-то свет в доме не горит.
- Я дома, - говорит он, осторожно всматриваясь в темноту.
- Опоздал, - негромко звучит из кухни.
Ичиго оглядывается на окно и бездумно отмечает:
«Вечер».

@темы: Фанфики

---

.

После долгих размышлений на тему, я всё-таки поняла, отчего мне совсем не нравится Бёртонская Алиса. Не фильм - фильм крутой, красочный, необычный, одна Мирана со своими зельями чего стоит Персонаж.
Алиса там слишком нормальная. Да, я понимаю, девочка повзрослела. Но на протяжении просмотра и пересмотра не оставляло ощущение, что она в Стране Чудес абсолютно чужая и лишняя, а попытки соответствовать... ну, не вышли, вообщем.
И это печалит.

---

Коктейли с аспирином.

Название: Коктейли с аспирином
Фандом: Блич
Автор: Murury
Бета: Сатанринь
Пейринг: ахтунг! Хирако/Ичиго/Урюу/Кейго/Мизуиро, в эпизодах - Хичиго, Рюкен и голые бабы.
Рейтинг: NC-17
Жанр: стёб, укур
Предупреждения: пейринг , лексика, бредовость, розовые Меносы.
Саммари: развесёлый мальчишник с травкой, порнухой, выпивкой и чудными виденьями. Писалось на Бличекинк.
Дисклеймер: не моё.

читать осторожно!

- …эй. Эй, Куросаки.
Над ним склонились две карающие адские тени.
«Сейчас они затащат меня в преисподнюю» – подумал Ичиго. Чтобы осознать подуманное, понадобилось ещё минуты две.
«Пускай, – решил Куросаки, – всё равно ноги мёрзнут»
- Да Куросаки, блядь! – рявкнула одна из теней так, что в ушах зазвенело.
- Аэа?... – поинтересовался Ичиго.
Башка пыталась отколоться и убежать – он помотал ей из стороны в сторону, чтобы утихомирить. Стало хуже.
- Сколько пальцев видишь? – чуть тише спросила вторая тень.
Ичиго видел миллионы, биллионы пальцев, шевелящихся мерзких червей.
- Я вижу тени… двух долбоёбов, – честно признался Куросаки.
- Жить будет, - дребезжаще-облегчённо констатировали откуда-то…
Откуда-то.


Отмечать очередное возвращение Ичиго, день Всемирной Экономии Электроэнергии и девяносто восьмой день рождения училки японского решили у Кейго – его сестра как раз свалила предаваться излишествам к своей новой лысой подружке. Кейго сопротивлялся, но не долго – Урюу отвёл его в сторону и очень тихо и сурово что-то сказал. Кейго проникся.
Коктейли предоставили делать Хирако. Тот сначала спросил, какого хрена, а потом - в чём. Из чего.
В ответ ему выдали сакэ, пиво, подозрительное вино со свадьбы родителей, кефир и кружки с голыми бабами. Шинджи стало так грустно, что он даже не расколотил это всё об голову Кейго. И даже что-то нахимичил.
Ичиго подсыпал в пойло аспирин, Урюу тоже подсыпал аспирин, а когда их спросили, нахрена, - заявили, что потом всё равно всё смешается. Хирако обозвал их юными долбоёбами и категорически обиделся.
Потом Ишида вытащил у Кодзимы из заднего кармана джинс белый кулёк с подозрительным запахом, а из шкафа - коробку с лекарствами и сигареты. Кейго притащил рисовую бумагу, из которой по идее делались роллы.
Все сразу поняли: вечер будет весёлым.

- Я вижу огромных белых червей. В презервативах, - бесцветно сообщил потолку Мизуиро. - Членоножкусы.
А потом заплакал – тихо, надрывно.
Хирако похлопал его по плечу. Ичиго насвистывал что-то о весёлых танцующих Меносах и создавал атмосферу: у него было суровое и сосредоточенное лицо.
На экране старенького, многое повидавшего в своей нелёгкой жизни телека блондинка бодро трахала рыжую подружку огромным фиолетовым страпоном, они хихикали, лизались и делали трололо-фейс на камеру. Обе были счастливы.
- Жарко, - сказал Асано, пялясь на экран. Его лёгкие брюки уже давно задорно топорщились, но подрочить наперегонки ещё никто не предлагал - а самому было как-то стрёмно.
Урюу и его косяк прятались за занавеской и жутковато хихикали, изредка высовывая палец Ишиды и грозя им. Хирако при всём желании не смог бы точно сказать, палец это, косяк – или член.
- Меносы, - продолжал Ичиго, - хреновы Ме-еносы.
Он выглядел так трагично и доблестно одновременно, что Шинджи фыркнул, подполз на четвереньках и вылил ему на голову половину своего коктейля.
В ответ Куросаки молча, трагично и доблестно засветил ему в лоб своей кружкой.

- Ну хрена ли вы оба такие прокачанные, - печально произнёс Кейго, когда они закончили пытаться убить друг друга и стащили изгвазданные водолазки, - я себя членоножкусом чувствую.
Урюу поправил очки и снова затянулся. Никто не видел, когда он успел выползти из-под штор. Стёкла в дужках его очков бликовали, так что понять, куда он смотрит, было невозможно. Но вообще-то от Кодзимовской травы глаза в любом случае разъезжались.
- Глистой, что ли? - Хирако заржал.
Он тоже был глистой, только с прессом, шрамами и лошадиными зубами.
- А Ичиго тогда кто? - спросил до этого молча и таинственно созерцавший глюки Ишида. С любопытством посмотрел одним глазом Асано в пупок, вторым — в коленку.
- Ичиго... Ичиго - бооог, - Кейго протянул это так, что девчонки с экрана могли бы устыдиться.
Ичиго показал ему фак и велел:
- Пососи пустой гандон. Не могу я богов, ясно?
Девчонки закончили, помахали фаллоимитатором и скрылись за чёрно-белыми полосами. Сразу стало грустно.
- Надо ещё поставить, - решил Хирако.
Встал, дошёл до видака, почти не спотыкаясь.
- Ребят, - почему-то занервничал Асано, - ребят, а давайте я сам поставлю?Кодзима очень ехидно на него посмотрел, как будто знал что-то такое, чего не знали о Кейго остальные. Показал «пис» и отвернулся к окну. Шинджи заинтересованно перевёл взгляд с одного на другого.
- Да мне ближе, чувак, - он дружески оскалился и пихнул в видак первую попавшуюся кассету.
Кейго отчаянно рванулся в его сторону, но метаться было уже поздно.
Девочки на экране сменились мальчиками. Мужиками.
- Опа, - Хирако посмотрел на Кейго. И все посмотрели.
Ичиго поперхнулся остатками коктейля и выронил в кружку косяк.
- Долбодятел, - подал голос Урюу. Было не очень ясно, кого он имел ввиду.
- Э-это... - начал было Кейго, но замолчал, глядя в пол.
Урюу заржал. Свалился на пол, даже стукнул по нему пару раз кулаком, чуть не заехав Мизуиро по колену.
Ичиго посмотрел на Ишиду и сказал очень тихо и проникновенно:
- Кейго, спасибо. Я всегда хотел увидеть его истерику. И... - по лицу было понятно, что его торкнуло по-новой, - бля!
Ичиго уставился в окно. И все уставились.
- Менос в розовом балахоне, - Куросаки выглядел потрясённым.
Из телевизора послышался смачный шлепок и «Fuck yeah!»
Кейго вздрогнул. Мизуиро мерзко захихикал в свою кружку.
Шинджи, как самый старший и опытный, решил быть миротворцем.
- Мы просто накурились, - сказал он. – Вот и видим всякое.
- Я не настолько накурился, чтобы видеть трахающихся мужиков, - категорично заявил Куросаки. – Вот Меносов – пожалуйста.
- Ты видишь трахающихся Меносов?!
- Я не вижу Меносов, - сказал вдруг Урюу, - но я вижу Маюри под обоями.
В его руке появился лук, а в стене появилась дыра. Аккуратная и круглая, как… как Дыра.
- И членоножкусов, - добавил он.
Кейго схватился за голову.
Почему-то вырубить ересь на экране в голову никому так и не пришло.
- Моя стена, - прошептал Асано.
- Мой мозг, - простонал Шинджи.
Урюу сверкнул очками, затянулся и опять спрятался за занавеской.

А потом Ичиго вдруг затянулся и выдал:
- Я хочу как Меносы.
И толкнул Хирако в грудь — почему именно его, никто так и не понял (Ишида предполагал, что из всей их компании он больше всего напоминал Меноса).
- Тебя покарают членоножкусы, Куросаки, - пригрозил Шинджи.
Хихикнул.
Обдолбанному и вообще по жизни долбанутому Куросаки было пофиг. Совсем.
- Шинджи, Шинджи, Шинджи, - пропел Ичиго, распуская его ремень, - ты старый долбоящер, Шинджи, давай трахнем Айзена?
- Айзен, - Хирако выдохнул и развёл колени пошире, - далеко Айзен, в общем. В Улье, с Урахарой. Связанный.
- А Айзен - это кто? - подал признаки жизни Мизуиро.
- Моя фея-крёстная, - ответил Ичиго.
Украдкой покосился на экран, где один парень отсасывал другому. Подвывали почему-то оба: мелодично, как по нотам.
- Какого хрена, - сказал. Непонятно было, о чём: то ли об Урахаре, то ли о минете.
Урюу выглянул из-за занавески, нахмурился и протянул задумчиво:
- До чего техника дошла... И там, и тут передают.
Хирако отхлебнул из кружки с голыми бабами коктейль. У него стояло, а Куросаки с сомнением и почти боязнью разглядывал его член, сведя брови к переносице, и это Шинджи даже где-то льстило. Он представил Ичиго в одних хрустальных туфельках на высоченной платформе и чуть не кончил. Тот потрогал головку пальцем.
- Ой, - сказал.
- Чего? - спросил Шинджи.
- Я тебе дрочу.
Хирако поперхнулся и заржал так, что Урюу за занавеской опять зашевелился. Ичиго обиделся и попытался Шинджи врезать, очень медленно и плавно: тот наклонился и лизнул костяшки пальцев.
- Вау, - сказал Ичиго.
Хирако вылил ему на руку остатки коктейля - и начал вылизывать все пальцы по очереди, потом ладонь, потом - снова пальцы, самые кончики. Рука у Ичиго была мозолистая и костлявая, а кефир, перемешанный с вином, пивом и аспирином, был похож на…
Кейго подполз к ним как-то совсем неожиданно, и сразу же облапил Куросаки сзади, уткнувшись ему носом между лопаток.
- И-ичиго, - выдохнул.
Ичиго поперхнулся и брякнул:
- Бан!.. - Шинджи выпучил глаза, подскочил и едва успел зажать ему рот рукой.
- Ммм! – Ичиго, даже не матерясь, умел издавать удивительно матерные звуки.
Потом он рванулся, чуть не сломав Асано челюсть головой.
- Бля, Куросаки! – рыкнул Хирако. – Он тебе массаж сделать хочет.
И убрал изрядно погрызенную руку от чужого рта.
- Да? – хором удивились Ичиго и Кейго.
- Да! – Хирако, даже не будучи капитаном, мог быть очень суровым.
- Ичиго, - начал Кейго, стрельнул глазами на Хирако — тот кивнул (и его член тоже кивнул), - Ичиго, можно я тебе сделаю м... массаж, а?
Ичиго подозрительно на него посмотрел. Маюри из-за спины Кейго сначала показал ему язык, а затем задницу — Куросаки в ответ показал ему фак, но обиделся почему-то Кейго.
- Дурааак, - протянул Шинджи, отвешивая Ичиго воспитательный подзатыльник.
Асано смотрел печально и тяжело, как побитая собака — Куросаки даже стало немного стыдно. Он попытался было объяснить про Маюри, но судьба ему не дала. Шанса.
«А раньше всегда давала» - обиделся Ичиго.
Судьба тоже показала ему фак.
А потом превратилась в Мизуиро.
- Сделай массаж Хирако-сану, Асано-сан, - сказал он. Взял Ичиго за плечи и чуть ли не властно облокотил спиной об диван.
Ичиго сглотнул — Кодзима улыбнулся ему отчётливо пакостно и предвкушающе, будто говорил взглядом – «Повеселимся, детка?». А его руки...
- Руки!.. - охнул Ичиго.
- Да пожалуйста, - ответил Мизуиро. - Могу и без рук.
И взял в рот — плавно, глубоко и едва ли не с удовольствием. Сильно огладил бёдра Ичиго с внутренней стороны.
- Твою мать, - почти восхищённо шепнул Ичиго.
В окно заглянула Хиёри, погрозила тапком и потрясла бородой — Хирако любезно кинул в неё кроссовком, не оборачиваясь.
Каким-то волшебным способом выяснилось, что Шинджи уже почти голый.
И Кейго. Ичиго не стал определять, кто из них кому делает массаж. Кажется, они делали его друг другу одновременно.
Ичиго вспомнил тёмный, насмешливый и какой-то неуловимо-Айзеновский взгляд Мизуиро, когда Куросаки предложил ему взять в рот в ответ на просьбу дать списать. Ичиго конечно дал, и бескорыстно, и...
-Куррросааки, - страстно шепнул Кодзима его коленке.
И снова взял в рот – глубоко. Сжал губы, качнул головой.
Ичиго увидел небо в Меносах и Гина в розовом парике.

Когда он очнулся, рядом был неведомая... неведомо откуда взявшийся верный друг — Ишида. Верный друг посмотрел на Куросаки сверху вниз и великодушно предложил косяк. Одной рукой; вторая у него была занята.
- Я тоже видел Маюри, - доверительно сообщил Урюу. Он дрочил. - Вечно всё портит, чёртов фрик.
Ичиго попробовал косяк — он был покрепче его собственного, утерянного — и перевёл взгляд туда, куда должны были смотреть разъезжающиеся по непресказуемой траектории глаза Ишиды — и опять чуть не поперхнулся.
Урюу похлопал его по спине и отобрал косяк на пару секунд — а потом сверкнул очками и вложил обратно Куросаки в губы.
Это было как-то слишком... слишком, чёрт.
- Да поцелуйтесь вы уже, пусть в этой порнухе будет свадьба, - голос у Шинджи был хриплый и неприлично довольный.
- Я с парнями, - решительно начал Ичиго, - не...
Ишида не менее решительно оттянул его голову за волосы на затылке и засосал - как-то очень искренне. Куросаки обхватил его руками за шею.
- Долбоменосы... кролики... ящерофееры, - выдохнул Шинджи Кейго в шею, укусил, продолжая яростно дрочить ему, тиская и трясь об него, почти трахая через одежду.
Получалось сексуально - Кейго мычал в такт, не прекращая целоваться с Мизуиро и лапать того за задницу. Кажется, с этой самой задницей он даже что-то делал. Кроме шуток.
Мизуиро был не против. И, насколько успел понять Хирако, не в первый раз не против.
Рюукен появился в окне неожиданно: весь в белом, с косяком и в очках.
- Какого хрена? - спросил он вежливо.
- Пошёл нахрен, - ответили ему хором Хирако, Ичиго и Урюу.
Рюукен исчез.
Порнуха давно кончилась, но всем было как-то вообще неинтересно.

- Ну нахрена я вообще родился, а?.. Г-голова, блять…
Патетический глас принадлежал Кейго, но согласны с ним были все. Урюу тоскливо и мрачно попросил его заткнуться, Шинджи пригрозил трахнуть, а Кодзима проныл что-то ему в бедро и попытался заткнуть себе ухо его членом. Ичиго хихикнул и пополз куда-то прямо через Асано. «Куда-то» - оказалось коридором.
- Упорный, - гордо каркнул Хирако.
- Мы, блядь, знаем, - прохрипел Ишида.
Его очки почему-то висели на люстре, и смотрел он опять куда-то мимо.
- Ванна свободна? – сипло спросил Куросаки у писающего пацана на двери.
Видимо, пацан ему что-то ответил. Хирако слышал, но смутно.
- Ну, тогда, - Ичиго обернулся и мрачно оглядел всех, - тогда я сделаю как Айзен.
Он провёл рукой по волосам, попытался сломать Ишидины очки (не дотянулся), показал всем фак и хлопнул дверью. Послышался шум воды и дребезжащее ржание.
- Ты хренов идиот! – весело лязгнул Ичиго.
- Сам такой! Долбоглюк! - похоже, собеседники Куросаки сейчас не требовались.
Послышался стук, звон и стон - протяжный, громкий.
- И что это было? - спросил Кодзима, приподнимаясь на локте.
- Его вторая половина, - ответил Шинджи.
У него на лице была маска, как у какой-нибудь укуренной мумии. Мизуиро потянулся потрогать - та щёлкнула зубами, как живая. Мизуиро потрогал снова.
- Ну и трава у меня, - очень тихо, но восхищённо произнёс он, обращаясь к Ишиде.
Хирако усмехнулся маской и половиной рта, подставился под прикосновения, будто кость маски была чувствительнее, чем кожа.
- Ты где её взял-то, огородник? – оранжевый глаз в разрезе маски прищурился, превратившись в светящуюся ехидную щёлочку.
- Вырастил, - с гордостью ответил Кодзима.
- Силён.
Из ванной послышалось шипение на оба Куросаковских голоса, потом грохот, потом мат и стоны – уже во множественном числе.
Урюу безучастно лежал на полу со спущенными штанами, и, кажется, спал наяву. Или мысленно вёл беседу со своими очками. Рядом с ним валялись лук и стрелы, как будто Ишида был недоделанным укуренным Купидоном.
Кейго валялся рядом, держась за голову обеими руками и укачивая сам себя.
Шинджи посмотрел на него сочувствующе, достал из кармана полурастаявшую шоколадку без фантика и молча протянул. Асано качаться перестал, приподнялся на локтях и потянулся к его руке, как к Святому Граалю или домашке по алгебре.
Хирако усмехнулся и мазнул удрызганными в шоколаде пальцами по его губам.
И всё было хорошо.

- …эй. Эй, Куросаки.

@темы: Фанфики

---

Поиграем?

А давайте в драбблы играть? По Бличу, Алисе там.
С вас - ключ и пейринг, с меня - драббл и ключ и пейринг вам.
Повеселимся?))

Тщерд, от фразы осталось только первое слово>< Улькиорра/Ичиго для  Detta_Cholms:

В Аду - не холодно и не жарко.
Мучительно.
Улькиорра не сумел бы обьяснить, почему. Его тело абсолютно неподвижно, прикованное к ровной, чуть тёплой красной стене. Ему хочется двигаться. Двинуть хотя бы пальцем, но от ожидания - этого культивируемого здесь постоянно чувства ожидания хуже всего. По затылку мерно, тяжело стучат капли воды.
Кап, кап.
Улькиорре кажется, что время падения начинает колебаться - от маленьких, растянутых вечностей до поразительной частоты. Он бы закричал, если бы мог.
Кричал бы долго, долго, вечность, пока цепи не лопнули бы.
Спустя некоторое время здесь он вполне допускает, что способен выжать из себя такой звук.
Пока ещё он помнит, что это никогда не закончится.

Что-то меняется примерно тогда, когда Шиффер в мыслях начинает путать своё имя с чужими. Стук капель превращается в непрерывный, ровный, гудящий звук.
Цепи рвутся и он куда-то падает.
Без едва тёплой стены за спиной - холодно, дико, до треска костей, и Улькиорра, наконец, кричит.
Воет. Дико, громко, во весь голос, так он никогда не кричал, кажется.
Шифферу кажется, что это продолжается слишком долго - на самом деле он срывает голос через несколько секунд.
Кто-то наклоняется над ним.
Спрашивает:
- Шиффер?..
Улькиорра едва слышит, как тогда, давно, когда у него было только зрение.
Куросаки. Ичиго. Шиффер смутно помнит, кто он такой.
От него идёт такой жар.
Такой.
Жар.
Он намного тяжелее и выше, но Улькиорре сейчас абсолютно наплевать. Он резко, цепко хватает его за косоде, дёргает на себя.
- С-со... р-рей...
Изо рта вырывается только сиплый, неразборчивый шёпот.
Куросаки слышит.
Слушается?..

запись создана: 22.10.2011 в 17:27

@темы: Фанфики

---

А ещё опять снилось яркое.
Не помню, что было в начале, что-то квестовое и снова укурное, но конец перекрыл всё начисто.

Апостол и праведник. (Апостол потому что апостол, во сне не уточнялось)
Апостол ест, и с набитым ртом цитирует:
- Будте детьми, и войдёте в царствие... - "дожевал" - моё.
Вытирается полотенцем, на полотенце - кровь.
Младенца он ест, кажется, заживо.
Праведник в священном ужасе, весь зелёный, перепуганный, сейчас инфаркт схватит.
- Как же так?! - вопит.
Апостол улыбается.
- Ты - то, что ты ешь, сын мой.

Вот так.

@темы: Бред воспалённого мозга, Привет с того света, бытовые маньяки, Я боюсь барабашку

---

:facepalm:

Странная маленькая девочка
Вот действительно странная.
Вчера она подбежала и облапала меня за грудь, а сегодня - Фёдора за задницу. И оба раза удалялась с едва не демоническим хохотом. Какого чёрта, да ей же меньше десяти лет
Фёдор ржал как конь, а потом заявил, что эта будущая немецкая тёлка Зельда.
Рандомно, вообще без смысла.

@настроение:

@темы: Я боюсь барабашку

---

Самые живые существа

...И манекены.
Почему-то, когда я прохожу мимо них, я чувствую их гораздо сильнее, чем живых людей. Форма, вес, устойчивость, краска. Любые - стильно-безликие, разноцветные, вульгарно накрашенные.
Если взять манекен за руку, ощущение живой плоти намного острее, чем если проделать ту же манипуляцию с вашей знакомой.
Нет, они не следят ни за мной, ни за кем-либо ещё.
Они живут, не до того им.

@музыка: Skillet - Wishpers in the dark

@темы: Курево, Бред воспалённого мозга, Привет с того света, бытовые маньяки, Я боюсь барабашку, Зелёные человечки, Ни о чём

---

В комнате раздается тиканье часов. Неритмичное, громкое - иногда звучит так, будто две стрелки перебивают друг друга.
И всё бы хорошо.
Но у меня совершенно точно НЕТ часов в комнате.

---

Однострочники. Теперь - не только по Бличу.

Ичиго/Орихиме. "Брат спас меня от родителей, а ты спас меня от брата". Молчание и тяжёлые мысли о том, кто спасёт её от него самого.

Она идёт, идёт, идёт по улице.
Она идёт, почти бежит, и гулкий стук её каблуков раздаётся в почти противоестественной тишине.
Его реяцу чувствуется, давит, ласкает даже здесь, на другом конце города.
Ичиго точно знает, где она; он не может скрыться ни от кого, но и от него никто не может спрятаться. Всегда так было. Орихиме стучит, стучит своими каблучками по улице, и ей сташно - не из-за пустой тёмной улицы с погасшими фонарями, а от Ичиго, который уже и не Ичиго совсем. Совсем другой.
"Брат спас меня от родителей, а ты спас меня от брата" - думает Орихиме.
Она вспоминает тяжёлый и жуткий взгляд, впоминает хватку на запястье - бережную, спрашивающую - пока что спрашивающую. Ичиго стал похож на монстра из под её кровати, которого она боялась в детстве, но вовсе не похож на того человека, что спасал её.
Он другой.
"Кто спасёт меня от тебя?" - в её мыслях - раздор и глухая, безысходная паника.
А потом Орихиме падает в темноту - как Алиса, и видит белого кролика.
У белого кролика седыё волосы, жёлтые глаза и рот, полный мелких острых зубов в три ряда. И ещё - платье, что когда-то принёс для Орихиме Улькиорра-сан.
"Я", - дребезжаще отвечает она.
И протягивает Орихиме руку.

Кенпачи/Ячиру, "V - значит вендетта" ТВР, А+


- Дзасики-вараси! Я почти поймала его, Кен-чан!
Ячиру уже около двухсот лет, но она до сих пор ищет домового во всех углах. Когда-то она боялась его, но теперь её интерес носит скорее охотничий характер.
- Опять дурью маешься.
Они постоянно играют в какую-то забавную игру - Ячиру придумывает окружающим прозвища и иногда убивает рядовых, Кенпачи носит её на спине и убивает всех, кого считает достойным или кто мешает ему. Изредка он покупает сладкие пряники: Ячиру их любит.
Иногда Кусаджиши улыбается Кенпачи очень ласково и говорит:
- Я тебя ненавижу, Кен-чан.
Зараки убил её родителей, Зараки стал ей родителем. Но у Ячиру долгая память.
Кенпачи смеётся.
У него нет настроения подыхать, но Зараки знает, что когда нибудь она воспользуется моментом и убьёт его, сидя у него на плечах.
- Я хотела бы быть Пустым, - говорит Ячиру, - это должно быть весело. Повезло Соломенной Башке всё-таки.
Её интерес к Пустым сродни интересу к домовому или каппе - только Пустых куда проще поймать.
Ячиру вскакивает ему на спину и показывает направление.
Стены рушатся.

Гинджоу/Ичиго. Одни во всем городе

- Это похоже на фальшивую Каракуру, - говорит Ичиго.
Гинджоу смотрит - странно, чуть повернув голову.
- Фальшивую?
- Да. Тут ещё был... видел когда-нибудь фею-крёстную?
- Ты перекурил, парень.
- Мда.
Ичиго отворачивается.
Город пустой и холодный - уже осень, и Куросаки кажется, что он бредёт через какой-то хрустально-прозрачный кисель, а дома кажутся серыми, живыми и очень недобрыми.
Кое-где выбиты окна.
Ичиго ёжится.
Гинджо продолжает наблюдать за ним - вроде бы не скрываясь, а как бы между прочим. Он не усмехается и больше ничего не говорит, просто смотрит, и его шаги звучат в такт шагам Ичиго. Он идёт рядом. В шаге.
Куросаки помнит, как тот вырезал его глаза. Это отчего-то проходит, как незначительный и ничего не значащий эпизод, как будто этого вообще не было. Как будто вообще ничего не было, и они идут шаг в шаг уже день, год, век.
Ичиго ловит себя на мысли, что вовсе не против.

American McGee`s Alice. Madness Returns. Алиса/Доктор. Падать в бездну на каждом сеансе, унимать слишком громко бьющееся сердце, когда Доктор подходит к ней. R!

В этот раз на дне бездны - кукольная комната и круглый столик посреди неё.
Тикают, тикают часы, дрыгают оторванными ножками, моргают стеклянными глазами.
Руки у Кукольника костлявые, противные и живые, а ещё - тёплые. Шкодливое дитя вопит над ними, разевает свой кукольный рот: обед подан.
Кукольник степенно отправляет в рот живых дождевых червей, перемешанных с кукольными головами.
Хрусть-хрусть.
Алиса не пьёт свой чай.
Алиса пьёт чай только с друзьями.
Чёрные, чернильные глаза совсем близко. Кукольник поглаживает её колено под столом.
Вокруг - пламя.

"Эй, Алиса, это всего лишь сон"
Доктор Бамби, родной, знакомый, уж ему-то она точно может доверять.
Он наклоняется - Алисе кажется, что её сердце сейчас обрастёт пластиком и выгрызет себе путь на свободу.
Алиса никогда не пьёт чай с доктором.

American McGee`s Alice. Алиса/Доктор. Ария - Ужас и страх

- Милая девочка.
Алиса игнорирует чужой, чуждый шёпот - Алиса уже давно здорова, у неё муж, дочь.
Лиззи разламывает своим куколкам головы и подвешивает в ванной на прищепки. Алиса гладит её по голове.
- Я всегда буду с тобой, - говорит Лиззи.
- Ты никогда от меня не избавишься, - усмехается Кукольник.

Лиззи приходит поцеловать маму на ночь. У неё холодное, очень холодное дыхание - Алиса трогает её лоб.
Девочка перехватывает ёе запястье - хищно, сильно, слегка наклоняет голову и шепчет ей на ухо:
- Я люблю тебя.
- Я сильнее всей твоей любви, - продолжает Кукольник с другой стороны.

Алиса боится собственной дочери.
Это кошмар похлеще того, что был в Рутледже.
- Ты моя, - говорит Лиззи. - Мама.
Именно так, с паузой. Кукольник заходится хохотом, а у Лиззи на руках набухают волдыри.
Алиса кричит, кричит громко, изо всех сил. Алиса даёт Лиззи хлёсткую пощёчину.
Девочка поднимает голову - из её глаз текут чернила.
Лиззи чиркает спичкой.

@темы: Фанфики

---

Список написанного.

Блич

Блич, незаконченное:

Солнце встаёт: 1, 2, 3, 4, 5. Улькиорра/Ичиго, Айзен. NC-17 планруется, психодел, ангст, квест. Отсутствие памяти, опоры, логики в окружающем мире - признак ли сумасшествия? Ичиго считает, что нет.

Защищающая, Урахара, Ичиго, Удильщик, Масаки. PG-13, ангст, психодел. Ичиго предполагает, а Урахара - располагает. Планируется две-три части.

Блич, больше одной части:

Кружевной мир: Кровь, мёд и волк и Ложь. PG-13, психодел, ангст, квест. Ичиго путешествует по внутреннему миру своего Пустого.

Кинкоцикл, Улькиорра/Ичиго/Заэль: 1 и 2

Блич, короткое:

Белоснежка, Кьёка Суйгецу, Ичиго/Хичиго. PG-13, ангст, психодел. Кьёка ищет замену Айзену.

Профессионал, Улькирра|Айзен. PG-13, джен. Существует ничем не подтверждённая теория, что всякого ученика средневековых дознавателей подвергали тем же пыткам, какими учили пользоваться.

Страшные сказки, Хичиго/Ичиго, Зилибоба. PG-13, психодел, стёб, внезапный романс в конце. Ичиго впадает в детство и сражается с подкроватными монстрами.

Откуда берутся боги, Кенпачи|Гин. PG-13, джен, ангст, слегка психодел. "...Бродячий цирк, который был всегда, путешествовал по городам: в него ходили и люди, и боги, и демоны. С этого цирка всё началось".

Проявления, Карин/Ичиго\Юзу. NC-17, ангст, почти дарк. Ичиго всегда уходит.

Чучело, Улькиорра/Ичиго. R, психодел, ангст. У Ичиго - прогрессирующая шизофрения на почве чувства вины. Птеродактили.

Вера, спирт и реинкарнации, Хичиго/Ичиго. NC-17, психодел, ангст, юмор. «Мало ли, что я говорил. Если я скажу, что я испытание, посланное тебе с небес Господом, ты мне поверишь? Или что я Санта, решивший лично проследить за твоим поведением, Не Очень-то Хороший Мальчик Ичиго».

О подарках, Маюри/Урюу. PG-13, романс. Первый праздник, проведённый вдвоём.

Ключи и вороны, Айзен/\Хирако. R, ангст, психодел. Иллюзии, иллюзии, иллюзии.

Завтра, Урахара/Хирако. PG, ангст, романс. Ничего не вернётся на круги своя. Но так ли это плохо?..

Достоинство, Кьёка Суйгетсу/мозг Айзена. G, стёб, укур. Айзена что-то беспокоит. Сильно.

Рябина, Кенпачи/Ичиго, Хичиго/Ичиго. PG, ангст. "Только подставлять ладони, чтоб Ичиго за них хватался, только подкидывать ветошь в костёр, чтоб тот совсем не зачах. Только отвечать что-нибудь вроде – «Здесь я, никуда ни денусь» - когда Куросаки зовёт, его зовёт"

Живой, Айзен/Хирако. R, ангст, романс. Дни, которых не было.

Из принципа, Гриммджо/Ренджи. R, ангст, флафф, псевдо-экшен. Немного драк, экстрима и того-чего-быть-не-должно.

От шикая до... Айзен/Хирако. PG-13, ангст, психодел. АУ, где Хирако - зампакто Айзена.

Старшие, Гриммджо|Ичиго, Улькиорра|Орихиме. G, юмор, повседневность. Внезапные родительские инстинкты у Пустых.

О вреде диет, Йоруичи/Хиори, Йоруичи/мозг Хиори. PG-13, стёб. А по утру они проснулись(с).

Авария, Орихиме/мозг Широхиме. G, стёб, психодел. О голосах, глазах, маньяках и музыкальных изысках.

Ненависть, Хичиго/Тенса. R, ангст, психодел. Тенса вынуждает Хичиго сотрудничать.

Неожиданности, Хичиго, Ичиго, Орихиме и Широхиме. G, стёб, укур. К чему приводит простое любопытство.

Упорство, Хирако/Ичиго, намёк на Хичиго/Хирако. NC-17, юмор.

Швы, Маюри/Урюу. PG, ангст. А если твоя жизнь зависит от того, кого ненавидишь?

Самайн, Хичиго/Ичиго/Кон. NC-17, ангст. «И ты, - он широко распахивает глаза, шепчет почти в губы, почти нежно, - не посмеешь у меня его отобрать! – последнее он кричит, как самый настоящий сумасшедший. Хотя он и есть такой. Такое…»

Паззл, Бьякуя/Ичиго. NC-17, ангст, романс. Тихий майский вечерок и мёртвые поэты.

О чувствах, Хичиго/Ичиго. PG-13, ангст, юмор. Пустой разрывается между чувством зависти, собственности и...

Сны и земляника, Хичиго/Ичиго. PG, ангст, психодел. Страхи и кошмары Ичиго. И не только его.

Взаимное раздражение, Гриммджо/Заэль. NC-17. Саммари в названии.

Дай, Айзен/Гриммджо. NC-17. Воспитание новорожденного арранкара.

Тихие будни одиннадцатого отряда, Кенпачи/Ичиго. NC-17, ангст, флафф. Счастливая супружеская жизнь после смерти . Мойпервыйфанфик.

Соул Итер

Соул Итер:

Сыграем?, Бесёнок/Соул. PG-13, психодел. И от ночи к ночи одно и тоже – он слушает дурацкие пластинки, сидит в кресле, препирается с Бесёнком. Но иногда привычная схема немного меняется.

Барабашка, Мари/Штайн, мёртвая Медуза/Штайн, ребёнок. PG-13, флафф, ангст, психодел. Франкен Штайн – ветеран, заслуживший отдых. Профессор Штайн - ночной кошмар студентов. У него замечательные жена и ребёнок, работа, которую он любит. А ещё – ящичек с хирургическими инструментами под столом.

Другое

Другое:

Ориджинал Счастье, куклы и кукольница. PG, ангст, флафф. Кукольница притворяется, что спит, а куклы - что верят ей.

Аладдин (диснеевский): Мир на серебрянном блюде, Мозенрат и все-все-все. R, дарк. У Мозенрата большая любовь. Читайте предупреждения!

Тропа: несколько драбблов, Агния, Алиса, Аврора, волки. G, ангст, психодел.

@темы: Фанфики

---

А это пост для желающих поболтать.

Скучно? Грустно? Хочется что-то сообщить или обсудить? Отпраздновать?
Вам сюда.)

@темы: Привет с того света, ПЧ